Дарвин - Максим Чертанов

Новая злая статья с обвинениями в атеизме в журнале «Наблюдатель», анонимная, Дарвин заподозрил Седжвика и на сей раз угадал. Но и «свои» упирались. Лайель: ладно, пусть все так, как у вас написано, но есть еще и «творческая сила», которая всем рулит. Раздраженный ответ: «Полагаете ли Вы, что последовательные изменения величины зоба у голубя-дутыша, которые человек накоплял по своей прихоти, должны быть приписаны "творческой силе"? Это придется признать, если всеведущее и всемогущее божество должно всем распоряжаться и все знать; но, говоря по совести, я едва ли могу признать это. Мне кажется нелепым, что Творец Вселенной должен заботиться о зобе голубя исключительно для удовлетворения глупых человеческих причуд».

Очень хотелось видеть «новообращенных», кое-кого записал в них напрасно: геолога Кайзерлинга, математика Юелла (запретившего держать «Происхождение видов» в библиотеке своего колледжа), нашего фон Бэра. В начале апреля Хаксли напечатал хвалебную статью в «Вестминстерском журнале», употребив термин «дарвинизм», Оуэн ответил в «Эдинбургском обозрении», как всегда анонимно (авторство установили потом; вообще анонимность была не исключением, а правилом, которому сам Дарвин, однако, никогда не следовал): если бы естественный отбор давал преимущество оленю с самыми большими рогами, то рога всё росли бы и доросли уж до небес, а мы видим одного и того же оленя со времен Вильгельма Завоевателя (Оэун не был геологом, и ему, вероятно, казалось, что это долго). Также он сказал, что первым придумал эволюцию, а Дарвин окарикатурил его взгляды и это приведет к «деградации науки, как у французов» (выпад в сторону бедного Ламарка, которого никто не хотел признавать «своим»); отругал и Гукера. Нападки носили столь личный характер, что Дарвин в письме к Генсло предположил, что коллега завидует: «Какой странный человек — завидовать такому натуралисту, как я, который неизмеримо ниже его!» Генсло в «Журнале Макмиллана» слабо похвалил «Происхождение видов» — «шаг в верном направлении», — но сказал, что его данный вопрос не особо интересует. Однако поведение Оуэна он счел выходящим за рамки приличий, и по квадрату Генсло — Дарвин — Гукер — Хаксли пронесся ряд писем с энергичными выражениями в адрес врага. (Дарвин — Хаксли: «Псих…ный![23] … Наука — узкое поле, и там место только одному петуху!»)

Удар с неожиданной стороны: 7 апреля в «Хрониках садовода» лесовод Патрик Мэтью объявил, что это он открыл закон естественного отбора в книге «Корабельный лес и лесоводство», изданной в 1831 году. (Эйсли и Дэвис включили Мэтью в список ограбленных Дарвином.) Дарвин никогда не слыхал о Мэтью, всполошился, затребовал у книготорговца его работы, послал в «Хроники» заметку: не знал, простите великодушно. Но он опять перестраховался. У Мэтью, как и у Блита, естественный отбор действовал способом, противоположным дарвиновскому, то есть ликвидировал отклонения, а селекционер выводил породы, борясь с естественным отбором.

Высказывались все кому не лень, «Субботнее обозрение» рапортовало: «Из лекционных залов обсуждение книги Дарвина перешло в светские гостиные». В «Манчестер гардиан» аноним, которого не удалось установить, писал, что, следуя Дарвину, «национальное и индивидуальное хищничество можно оправдать природными законами», и, как Оуэн, недобро поминал французов. (Что им дались эти французы? Луи Наполеон провозгласил себя императором, Англия тряслась в ужасе перед «новым Наполеоном». Старый, правда, как-то обходился без дарвиновского открытия.) Дарвин мог лишь пожаловаться Лайелю: «Я получил хорошую оплеуху… будто бы я доказал, что право в силе[24], и, таким образом, Наполеон прав и каждый жулик прав».

7 мая Седжвик выступил в Кембриджском философском обществе: теория Дарвина шла от логики, а не от фактов, она может помочь в вопросах классификации, но «ничуть не поколебала великой веры в неизменность видов». Дарвин — Генсло, 8 мая: «Он говорит, что я отошел отдуха индуктивного исследования… Но разве нельзя изобрести гипотезу — волновую теорию света, гипотетические колебания в гипотетической субстанции — эфире… Почему я не могу изобрести гипотезу естественного отбора и посмотреть, не объясняет ли она большого числа фактов?» А тут еще Грей: согласен с вами, дружище, целиком и полностью, а «творческая сила» все-таки есть, и это она все делает. Дарвин — Грею, 22 мая: «У меня не было намерения выражать атеистические взгляды. Но я признаюсь, что не могу видеть столь ясно, как другие, и как хотел бы видеть, доказательства предначертания и благоволения во всем окружающем. Мне кажется, что в мире чересчур много горя. Я не могу убедить себя, что благодетельный и всемогущий Господь преднамеренно сотворил Ichneumonidae с нарочитой целью, чтобы они питались живым телом гусениц, или устроил так, чтобы кошка издевалась над мышью… С другой стороны, я не могу смотреть на эту чудесную Вселенную и особенно на человека и довольствоваться заключением, что это результат простой силы. Я склонен видеть во всем результат предначертанных законов, причем разработка деталей — хорошая или плохая — предоставлена тому, что мы называем случаем». Грея он не убедил, но тот сам решил, что закон естественного отбора отлично согласуется с теологией, и поместил об этом статью в трех номерах журнала «Атлантик мансли», а «Атеней» ее перепечатал.

Весной и летом продолжали считать союзников, которых становилось все больше. Послания Дарвина к противникам: «Как же Вы рассвирепеете, если удосужитесь прочесть мою книжицу, как кровожадно будете мечтать о том, чтобы зажарить меня живьем!» И дальше: «Но если только случится, что она хоть самую малость Вас поколеблет…» Случалось и такое.

Палеонтолог Пиктэ, историк Бокль из противников стали друзьями. Скоро их будут десятки. Пожилой Роберт Грант, который все еще преподавал Ламарка в Университетском колледже, писал бывшему ученику: «Вы развеяли по ветру ядовитые испарения…» И все же непонимание преобладало: закон естественного отбора толковали так, словно это сверхъестественная сила, понуждающая живые существа изменяться. 6 июня Дарвин писал Лайелю, что его мысль не поняли даже сторонники — «не умею объяснять!» — и что «естественный отбор» неудачное выражение, но теперь отказаться от него значило бы внести еще большую путаницу.

А что сказал Уоллес? Из его письма знакомому, Дж. Силку, 1 сентября 1860 года: «Я прочел это 5 или 6 раз, каждый раз все с большим восторгом. Это будет жить так же долго, как "Принципы" Ньютона… М-р Дарвин дал миру новую науку, и его имя, по моему мнению, должно стоять выше любого из древних или современных философов». Генри Бэйтсу, 24 декабря: «Не знаю, как и кому мне выразить свое восхищение книгой Дарвина. Ему — покажется лестью, другим — самовосхвалением; но полагаю, что, хотя я тщательно работал над предметом, я, наверно, никогда не приблизился бы к цельности его книги с ее массивом фактов, ее подавляющими аргументами и ее замечательным тоном и духом. Я действительно благодарен, что не мне пришлось представлять теорию миру. М-р Дарвин создал новую науку и новую философию». В 1869 году Уоллес опубликовал книгу о Малайском архипелаге с посвящением Дарвину: «…не только как свидетельство личного уважения и дружбы, но также как выражение моего глубокого восхищения его гением и его трудами». Биолог и историк науки Н. Н. Воронцов назвал отношения Уоллеса и Дарвина примером джентльменских отношений ученых, поставленных логикой развития науки в положение соперников. Но журналисты, конечно, понимают ученых лучше: только и думают, что бы украсть…