Император. Боги войны - Конн Иггульден

Все вокруг было покрыто кровью, и на этом фоне кожа Брута казалась мраморно-белой. Юлий вынул из-за пояса кусок полотна и стал осторожно вытирать запекшуюся кровь, смешанную с грязью.

Брут открыл глаза. Вместе с сознанием к нему вернулась боль, и он застонал. Скула и губы у него распухли, из уха сочилась кровь. Устремленный на Юлия отсутствующий взгляд постепенно становился осмысленным. Брут попытался подняться. Сломанная рука не слушалась; раненый упал на спину и слабо вскрикнул. Губы его зашевелились, открывая окровавленные зубы, и Юлий нагнулся ниже.

— Теперь убьешь меня? — прошептал Брут.

— Нет, — ответил Юлий.

Брут прерывисто вздохнул.

— Значит, я уже умираю?

Юлий смотрел на него.

— Возможно. Ты заслужил.

— А Помпей?

— Убежал. Я его все равно найду.

Брут попытался улыбнуться и надрывно закашлялся. Юлий молчал; взор его был суров, как смерть.

— Выходит, нас разбили, — слабо произнес раненый. Он попытался выплюнуть кровь, но ему не хватило сил. — Я боялся, что тебя не увижу… думал, со мной покончено.

Юлий печально покачал головой.

— И как мне с тобой поступить? — пробормотал он. — С чего ты взял, что я тебя не ценю? Я не оставил тебя в Риме, потому что ты мне нужен рядом. Я едва поверил, когда Сервилия мне рассказала. Я твердил: «Брут меня не предаст, кто угодно, но не он». Мне было очень больно. И теперь больно.

Глаза Брута наполнились слезами боли и унижения.

— Иногда мне просто хотелось что-то делать и не думать, что великий Цезарь сделал бы это лучше. Даже когда мы были мальчишками. — Брут сжал челюсти, переживая приступ боли. — Все, чего я добился, я добился сам. Мне многое приходилось преодолевать… Какой-нибудь слабак на моем месте давно бы загнулся. Я буквально истязал себя, а тебе все удавалось само собой. У тебя все получалось легко… Только рядом с тобой я чувствую, что ничего не добился в жизни.

Юлий смотрел на распростертое тело человека, которого помнил столько, сколько себя.

— Почему ты не мог радоваться вместе со мной? — Голос Юлия прервался. — Почему предал меня?

— Я устал быть вторым, — ответил Брут, показывая окровавленные зубы. Он пошевелился и задохнулся от приступа боли. — Не думал я, что Помпей такой глупец. — Брут видел холодный взгляд Юлия и понимал, что сейчас, пока он лежит беспомощный, решается его судьба. — Ты сможешь меня простить? — прошептал он, поднимая голову. — Это моя последняя просьба.

Юлий не отвечал так долго, что Брут откинулся назад и закрыл глаза.

— Если ты останешься жить, — произнес наконец Юлий, — о прошлом забудем. Ты понял, Брут? Ты мне нужен.

Неизвестно, слышал ли Брут. Опухшее лицо сделалось еще бледнее, и лишь биение жилки на шее показывало, что он жив. С бесконечной осторожностью Юлий вытер лицо друга от крови и, прежде чем встать, приложил тряпицу к его сломанной руке.

Поднявшись, Юлий увидел рядом Октавиана, которого увиденное потрясло.

— Октавиан, пусть за этим воином присмотрят. Он серьезно ранен.

Октавиан медленно закрыл рот.

— Господин, я прошу…

— Пойдем, парень. Мы слишком долго были вместе, чтобы я мог поступить иначе.

После некоторого колебания Октавиан склонил голову:

— Слушаюсь, господин.

Лагерь Помпея стоял на макушке холма, возвышающегося над равниной. Через зеленые лишайники местами просвечивал голый серый камень — ни дать ни взять череп. Единственный звук в этих местах — шум ветра. Ветер и завывал, и стонал, и свистел — на такой высоте ему было раздолье.

Юлий поднимался к воротам лагеря. Внутри рабы зажгли большие факелы. Над равниной плыли полосы черного дыма.

Командующий остановился и окинул взглядом поле боя. Солдаты под руководством офицеров наводили порядок. Там, где произошло столкновение двух армий, по земле длинным извилистым шрамом тянулась линия трупов. Они лежали там, где погибли. Отсюда, с высоты, это казалось частью пейзажа — пересекающее равнину небольшое возвышение.

Юлий закутался в плащ и получше застегнул пряжку.

Помпей выбрал для своей цитадели хорошее место. Верхушка холма пологая, а проход наверх узкий и заросший, словно даже дикие козы старались избегать такой крутизны. Конь с большой осторожностью переступал ногами, и всадник его не торопил. Юлий еще не осознал последних событий: бег мыслей, обычно неудержимый, замедлился под тяжким грузом воспоминаний. Всю жизнь он сражался с врагами. Всегда противопоставлял себя кому-то — он не Сулла, он не Катон, не Помпей. А теперь Юлий живет в мире, где их нет, и оказалось — свобода от врагов несет в себе страх.

Юлию очень хотелось, чтобы был жив Кабера, чтобы он мог привести старика сюда, на вершину холма. Лекарь понял бы, почему в этот момент Юлий не может радоваться. Здесь так легко — быть может, действовал разреженный воздух высоты? — представлялись призраки тех, кого уже нет. Что есть смерть? И Рений, и Тубрук так же лежат в могилах, как Катон или Сулла. Не важно, кто ты; рано или поздно твоя плоть обратится в прах.

Позже Юлий принесет богам благодарственные жертвы, но сейчас он поднимался по холму в странном оцепенении. Совсем недавно он сразился с огромной армией, и победа была такой недавней, что казалась ненастоящей.

Юлий приблизился к вершине, и над ним навис огромный форт, выстроенный Помпеем. Каждое бревно, каждый камень доставили на вершину холма снизу — очередное свидетельство силы и изобретательности римлян. Юлий собирался сжечь лагерь, но теперь, стоя на плоской площадке, решил: пусть стоит в память о тех, кто погиб. Нужно же оставить что-нибудь и для них в этом пустынном месте, где смешанную с кровью землю ветер скоро осушит и развеет без следа. Через несколько дней, когда легионы уйдут, лагерь станет прибежищем диких зверей — до тех пор, пока время не превратит его в руины.

Юлий подъехал к раскрытым воротам. За командующим поднималась тысяча легионеров Десятого, и он слышал их дыхание у себя за спиной. Пройдя через ворота, Юлий остановился. В последнем лагере Помпея царил порядок. Везде виднелись костровые ямы и палатки. Лагерь пустовал, и Юлий думал о том, сколько солдат из тех, что ушли отсюда утром, лежат на холодной земле равнины. Наверное, они заранее не сомневались в своем поражении, но чувство долга заставляло их держаться, пока не сбежал Помпей.

Сенаторы собрались на главной улице лагеря и стояли, молча склонив головы. Юлий на них даже не посмотрел. Его глаза устремились на шатер, в котором сегодня утром проснулся Помпей. Перед шатром Юлий спешился и начал отвязывать полог. Легионеры подошли на помощь — двое подняли тяжелую кожаную занавеску, пропустив Юлия в сумрак шатра, и тщательно подвязали ее.

Внутри Юлию стало вдруг неуютно, будто он незваный гость, явившийся в отсутствие хозяев. Солдаты зажгли лампы и жаровни, и внутренность шатра оживило золотое мерцание. Однако холод тут был жуткий, и Юлий дрожал.