Митридат - Виталий Гладкий

— О, несравненная… — изобразив влюблённость, Клеон небрежно чмокнул царицу в щёку и жадно схватил наполненный вином фиал.

— Ах, Клеон… — взволнованно проворковала Лаодика, заливаясь румянцем, — неожиданное желание вошло в её чресла, опалило всё ещё высокую и тугую грудь. — Присядем рядом…

— Прости, моя радость, но мне недосуг, — осушив подряд два фиала почти не переводя дыхания, Клеон погладил царицу по щеке и поторопился к выходу. — Дела, дела… — он послал ей воздушный поцелуй, изобразил слащавую улыбку и исчез за дверью.

— О-ох… — царица откинулась на спинку скамьи, закрыла глаза и в каком-то неистовом порыве стала ласкать своё тело. — Клеон… А-а…

Даипп недовольно сопел, стоя перед закрытой дверью триклиния — служанка царицы, немногословная угрюмая фурия, заглянув внутрь, застыла на пороге, будто мраморное изваяние, проронив лишь одно слово: «Ждать…» Жрец мысленно выругался, как самый последний раб-варвар, и тут же поспешил вознести богине Ма покаянную молитву за непростительную несдержанность.

Наконец служанка, громко прокашлявшись, зашла в триклиний и некоторое время спустя позвала истомившегося в довольно длительном ожидании Даиппа.

— Садись, — не поднимая глаз на жреца, сухо сказала царица.

Даипп скромно присел на резной дифр и с напускным смирением воззрился на Лаодику. Раскрасневшаяся царица долго молчала, затем спросила:

— Куда подевался досточтимый Авл Порций?

— Сие для меня неведомо. К глубокому сожалению.

— А что говорят прорицатели храма?

— Римлянин путешествует, — коротко ответил Даипп.

— О, боги! — царица злобно посмотрела на простодушный лик старого хитреца. — Это я и сама знаю. Но твои бездельники и обжоры могли бы, по крайней мере, сказать, где именно он путешествует и когда вернётся в Понт.

— Последнее гадание на внутренностях голубей показало, что Авл Порций находится в большой опасности… — будто и не расслышав недоброжелательного выпада царицы в сторону жрецов храма, Даипп начал многословно и велеречиво рассказывать ей о необычайном усердии понтийских предсказателей, денно и нощно истязающих себя молениями и общением с потусторонними силами.

— Хватит! — не выдержала царица словоблудия жреца и резко встала. — Всё это ты можешь плести тупоумному городскому демосу. Мне нужно совсем иное. Я хочу точно знать, где римлянин, и когда ты выполнишь свои обещания. И смотри, — в её голосе прозвучала угроза, — моё терпение не беспредельно.

Даипп невольно втянул голову в плечи: царица разгневалась, а в такие моменты он предпочёл бы встречу с разъярённой львицей, нежели с повелительницей Понта.

— Даю тебе время до ближайшей иды[243], — хрипловатым от ярости голосом сказала царица. — Найди мне Митридата! Живого или мёртвого.

— Слушаюсь и повинуюсь, — поторопился встать жрец и низко поклонился Лаодике.

— И смотри, мне не хотелось бы разочароваться в преданности друга моего незабвенного мужа… — тихо проронила царица, жестом отпуская Даиппа.

Жрец по крабьи, бочком, вышел из триклиния и за дверью привалился к стене от неожиданной слабости в ногах. От страха ему показалось, что он вот-вот повредится рассудком: упоминание о Митридате Эвергете в устах царицы звучало приговором. Чувствуя, что задыхается, Даипп сорвал с шеи золотую гривну, в этот миг показавшуюся ему удавкой царского палача.

Стражник царского эргастула, здоровенный детина с тупым плоским лицом, с грохотом закрыл тяжеленную дверь каменного мешка-камеры, и Иорам бен Шамах очутился в кромешной тьме. «Проклятый пёс… — бубнил стражник, запирая засов. — Переломать бы тебе кости, мерзкий иудей… Ан, нельзя. Пока нельзя… — вспомнил он строгий наказ заместителя начальника следствия как вести себя с лекарем, и на его физиономии появилась гнусная ухмылка. — Но я подожду…»

Иорам бен Шамах наощупь пробрался к стене и тяжело опустился на охапку прелой соломы. Воздух в камере был сырой, застоявшийся, где-то рядом слышались мерные звуки падающих капель. Лекарь тяжело вздохнул, привалился к стене, не ощущая сырости, и закрыл глаза.

Он давно ждал, что с ним случится нечто подобное: царица уничтожила бывших друзей и приближённых усопшего мужа одного за другим, обвиняя их в государственной измене. Спаслись только те, кто бежал в дальние провинции Понта или в Элладу. Но Иорам бен Шамах этого сделать не мог, да и не хотел. Целью его жизни было воцарение Митридата, и для этого иудей готов был пойти на плаху без колебаний и сожалений. Но одно дело быть готовым оказаться на смертном одре, а другое — очутиться в лапах истязателей и палачей, весьма поднаторевших в своём мерзком ремесле.

Лекарь почувствовал, как его начал охватывать мелкий, противный озноб. Он понял, что боится предстоящих пыток. «О, Сотер, дай мне силы выстоять, — мысленно возвал он к Спасителю. — Я всего лишь слабый и грешный человек. Дай мне силы, Сотер!»

Его схватили, когда он возвращался после встречи с Моаферном в харчевне «Мелисса», хозяин которой, вольноотпущенник Сабазий, был членом братства ессеев с давних пор. Иудей не очень доверял хитроумному и насквозь лживому Сабазию, готовому за медный обол продать кого угодно, но иного выхода не было — после встречи с Диофантом в мастерской сапожника за домом брата по вере установили негласный надзор. Тогда иудей ушёл беспрепятственно, а вот начальника царской хилии сикофанты всё-таки выследили и попытались взять. Но могучий воин, отличный фехтовальщик, сумел отбиться от своры подручных заместителя начальника следствия и ушёл неузнанным.

Моаферн прибыл в Синопу тайно и с важными вестями от Дорилая Тактика. Стратег царя Митридата Эвергета набрал фалангу бывалых воинов на Крите и готов был в нужный момент появиться с ними в Понте, чтобы посадить на трон юного Митридата. Дорилай нуждался в деньгах, и лекарь передал Моаферну несколько мешочков с золотом, собранным среди собратьев по ремеслу купцом Менофилом. Кроме того, Моаферн сообщил, что восстание готовы поддержать в Амисе и Керасунте. Там шло брожение, и кое-кто из самых нетерпеливых стал громить лавки римских публиканов и купцов. Усмирять бунтовщиков царица направила Клеона, но её любовник неожиданно занемог. Впрочем, причина его внезапной болезни была ясна многим — в прибрежных городах стратега Лаодики встретил бы не разношёрстный, неопытный в воинском искусстве сброд, а хорошо вооружённая и обученная конному и пешему бою знать, участвовавшая в Пунических войнах и давно точившая зубы на новые порядки, установленные после смерти всеми почитаемого Митридата V, великого воителя и мудрого властелина. Царица бушевала, но изменить ничего не могла — заменить Клеона было некем, так как царская хилия во главе с Диофантом усмиряла непокорных фригийцев, тайно поддерживаемых Римом.

На допрос Иорама бен Шамаха привели только на третий день пребывания в зловонном мешке эргастула. Лекарь был слаб, с трудом держался на ногах — его почти не кормили, давали лишь воду и похлёбку из гнилой рыбы — но его исхудалое лицо словно светилось изнутри выражением неземной отрешённости, а в глазах таилось предчувствие страданий.