Клинический случай - Карл Хайасен

– Успокойся, малыш.

– Кто там?

– Это я, Джек. Твой старый добрый друг.

Я гневно распахиваю дверь и вижу Хуана; в его глазах знакомый блеск: все понятно – «Маргарита», и не одна. С хитрой усмешкой он интересуется:

– Как делишки, адмирал?

Бросив взгляд мне через плечо, он замечает Эмму, завернутую в простыню. Прежде чем он успевает слинять, я хватаю его за руку и втягиваю в квартиру. Шум за моей спиной может означать только то. что моя хорошенькая гостья ретировалась в спальню.

Хуан падает в кресло:

– Друг, мне так жаль.

– Теперь мы квиты, – успокаиваю его я. – Что привело тебя ко мне в полтретьего ночи?

– Я решил уйти из газеты.

– Ты спятил.

– Ну, поэтому мне нужно с кем-то посоветоваться.

Мне приходит в голову, что нормальный хозяин должен бы, по идее, одеться, но Хуан столько лет брал интервью в раздевалках, что перестал замечать наготу. Он говорит:

– Я хочу написать книгу. Сказать по правде, я уже с полгода над ней работаю.

– Это потрясающе.

– Нет, Джек, нет. Пока еще рано говорить. – Он склоняет голову набок. – Что это ты слушаешь?

– «Неизданное» Джимми Стомы. То, что Домми переписал с жесткого диска.

Но Хуан пришел сюда не слушать музыку, поэтому я тянусь к кнопке и выключаю проигрыватель. Эмма выходит из спальни обута-одета. Хуан пытается встать, бормоча извинения, а она очень мило велит ему сесть и заткнуться. Затем бросает мне штаны и уходит на кухню ставить чайник. Ее спокойствие, надо сказать, меня угнетает – я-то надеялся на грустную улыбку или горестный вздох по поводу несвоевременного вторжения. Тогда по крайней мере я бы понял, что сегодняшняя ночь занесена в скрижали Эмминой памяти.

– Книга о спорте? – спрашиваю я Хуана.

Он тяжело мотает головой:

– Это про меня и мою сестру. Понимаешь, про то, что случилось, когда мы плыли с Кубы.

– Ты уверен, что стоит это делать?

– Это же будет роман. Я еще не совсем рехнулся, – отвечает он. – Я изменил имена.

– А ты говорил об этом Лиззи?

Лиззи – сестра Хуана, та самая, на которую тогда напали. Теперь она управляет художественной галереей в Чикаго, и у нее двое детей. Я видел ее лишь однажды, она приезжала во Флориду к Хуану во время своего бракоразводного процесса.

– Я не могу с ней об этом говорить, приятель. Мы ни разу не вспоминали о том, что случилось в ту ночь, – говорит Хуан.

– За все двадцать лет?

– А что, черт возьми, нам обсуждать? Я прикончил двух парней и вышвырнул их за борт. – Хуан моргает, уставившись в пространство. – Я бы и сейчас так поступил. И Лиззи это знает.

Все эти годы его преследуют кошмары о путешествии из порта Мариэль: он просыпается от собственных криков и хватается за лекарство. Иногда он среди ночи приезжает ко мне поговорить, эти беседы – терапия для нас обоих. Эмма его бы поняла, но Хуан должен рассказать ей сам. Поэтому я стараюсь говорить тише:

– Послушай, ты не можешь написать такую книгу, ничего не сказав сестре. Это первое. А второе – ты не должен уходить из газеты. Возьми отпуск.

– Но я ненавижу свою гребаную работу.

– Ты обожаешь свою работу, Хуан. Просто сегодня тебе паршиво.

– Нет, друг, я не хочу возвращаться в «Юнион-Реджистер» после того, как закончу эту книгу. Я хочу перебраться на Гибралтар и писать стихи.

– Святые угодники!

– Пятистопным ямбом.

А я ведь советовал Хуану держаться подальше от «Куэрво»!

– Эмма! – зову я. И через пару секунд она вплывает в гостиную с тремя кружками зеленого чая. – Хуан хочет уволиться, – говорю я.

– Серьезно?

– Чтобы написать роман, – защищается он, – а потом – стихи.

– Но ты нужен газете, – возражает Эмма.

– Чего нельзя сказать о некоторых прочих, – прибавляю я.

– Наверное, я выпил лишку. Перебрал немного, – сдается Хуан, прихлебывая чай.

– А о чем роман? – интересуется Эмма.

В глазах Хуана полнейшая растерянность, и я отвечаю за него:

– О бейсболе.

Он благодарно мне улыбается:

– Точно. О бейсболе и сексе.

– Что еще человеку надо? – говорит Эмма.

– А как насчет шпионов? – Наверное, меня вдохновили произведения Дерека Гренобля. – Например, такой сюжетец: в Высшую лигу проник агент кубинской разведки!

– Левша, разумеется, – добавляет Эмма. – Но на какой позиции он будет играть?

– Филдером, – предлагаю я. – А может, даже закрывающим питчером, чтобы он мог влиять на исход игры. Или еще лучше! Что, если Фидель будет делать ставки через Интернет? Поставит весь урожай сахарного тростника на игры обладателей кубков?

Хуан трет веки:

– Друг, чё-то я подустал.

Мы с Эммой доводим его до моей кровати, избавляем от ботинок, укладываем и закрываем за собой дверь. Не говоря ни слова, Эмма берет меня за руку и ведет обратно в гостиную, где мы снова занимаемся любовью, пристроившись в одном из моих стареньких кресел. На этот раз она что-то шепчет и стонет, и я расцениваю это как признак удовольствия и, возможно, удовлетворения. Час спустя она будит меня, чтобы спросить, действительно ли я собираюсь уйти из газеты, на что намекал по дороге к дому Дженет.

– Ш-ш-ш, – говорю я.

– Ты собираешься уходить, да? – настаивает она. – Джек, не делай этого. Пожалуйста.

Затем она запускает руку мне между ног и хватает меня за живое – так еще не делал ни один из моих редакторов. Оказывается, такой стиль руководства бывает весьма эффективен – во всяком случае, некоторое время.

Эмма и Хуан еще спят, когда в восемь утра раздается звонок от моей матери. Она говорит, что собиралась приехать из Неаполя на мой день рождения.

– Я буду рад, – говорю я.

– К сожалению, у нас тут назрел небольшой кризис.

– Надеюсь, не опасный для жизни?

– Семья афроамериканцев, – объясняет мать, – захотела вступить в наш клуб, и Дэйв слетел с катушек.

– Дэйву должно быть стыдно.

– Новичка зовут Палмер. Неплохо для игрока в гольф, а?[93]– Иногда моя мать просто очаровательна. – А самое интересное, Джек, что у него гандикап в пять мячей[94]и сын-подросток, который может драйвером услать мяч на три сотни ярдов. Естественно, Дэйв не в себе. Он написал отвратительнейшее письмо не кому-нибудь, а Тайгеру Вудсу! Я его, конечно, порвала, пока он был на своей сигмоидоскопии. Я имею в виду Дэйва.