Хитрец. Игра на Короля - Дана Юмашева

Словом, он олицетворял собою подлинную криминальную силу.

– Если на тебя нацелено девять ружей, тебя нашпигуют железом быстрее, чем ты успеешь выдохнуть, – заговорил Альконе, желавший то ли от скуки, то ли для пущего самоутверждения поиграть с нервами Фойерена. В глубине души, однако, бандит искренне удивлялся тому, зачем Хитрец привел с собой какую-то девушку. – Так что лучше не делать резких движений, курьер. Да-да, тебе и твоей… спутнице. Здравствуйте, мадам.

Альконе снял котелок и манерно поклонился, но приветствие это вышло на удивление издевательским. Прикусив губу, чтобы она не дрожала, и не выпуская руку Хитреца, я поклонилась Эрмелини с таким почтением, какое не выразила бы к самому Императору Одельтера.

– Слепой бы не заметил твою засаду, Альконе, – отозвался Хитрец, но так же уважительно, как я, поприветствовал контрабандиста. Но затем случилось неожиданное: свободной рукой он вынул из кобуры на поясе револьвер и приставил его к своему виску.

– Девять ружей, и-и-и… Еще одно дуло – для ровного счета. Я, знаете ли, тот еще перфекционист, – улыбнулся Фойерен и для большей убедительности взвел курок.

– И к тому же ты дешевый позер – заявил Альконе, брезгливо хлюпнув носом.

Разумеется, Фойерен не собирался сводить сегодня счеты с жизнью. Но чем черт не шутит: если Хитрец выстрелит в себя первым, он, вне сомнения, унесет столь нужные Эрмелини сведения с собой в могилу и Альконе никогда уже их не получит. Ведь самые важные послания никогда не пишутся на бумаге.

– Этот фарс поможет тебе протянуть лишь до того момента, как ты передашь нам послание, – равнодушно предупредил бандит.

– Что же… По крайней мере я буду уверен в том, что доживу до сей радостной минуты. Но мне надо хорошо сделать свою работу – передать послание так, чтобы кроме тебя, Альконе, секретов никто не узнал. Я хотел еще сыграть для тебя на скрипке! Но вижу, что ты слишком торопишься.

С этими словами (под аккомпанемент свирепой ярости Эрмелини) курьер передал мне принесенный с собою кофр. Затем он уселся на пол, скрестил ноги и, напевая какую-то песенку, достал из своей сумки бумагу и чернильную ручку. Затем он воззрился на меня и легонько похлопал по полу рукой, то ли приглашая, то ли приказывая сесть рядом. Я подчинилась, опустилась на колени и, на этот раз приняв из его рук револьвер, приставила его к виску Хитреца.

Таким образом, все это время у голову Фойерена упирался заряженный револьвер, мои руки тряслись, удерживая его, а месье Алентанс оставался до неприличия спокойным. Альконе молча наблюдал за развернувшимся перед ним театром абсурда, и, хотя вид его был грозен, правый глаз его начал несильно, но весьма заметно дергаться.

Свора Эрмелини недоуменно выжидала.

Хитрец принялся аккуратным почерком вырисовывать на листе строчки. И как ему только хватало терпения? Я сидела рядом с ним, дрожала и обливалась нервным потом. Заброшенное здание, где состоялась наша встреча, было сплошь худым. Холодные порывы ветра пробивались сквозь щели и разливались по земляному полу ледяным сквозняком. Хотелось поскорее выбраться отсюда – просто выбраться, в любом состоянии и как можно быстрее.

«Не вздумай бояться, Келаи, – просвистывал Хитрец между строчками. – Пам-пам-парам…»

Самые важные послания никогда не пишутся на бумаге, но ведь никто не запрещает облечь их в эпистолярную форму, а затем… сжечь.

– Ах, еще кое-что, – вспомнил Хитрец и снова полез в свою потрепанную кожаную сумку на толстом ремне. Вытащив оттуда бокастый бумажный сверток, он подбросил его в руке и улыбнулся так добродушно, будто собирался вручить подарок старому другу. Судя по форме, в бумагу эту была завернута сувенирная курительная трубка.

– Небольшое, но чрезвычайно важное дополнение от тех, кто передал тебе послание, – подмигнул он контрабандисту, а затем поднялся с пола и начал размахивать в воздухе рукой со свертком. – Но деньги вперед.

Все мое несчастное тело трясло и выворачивало, и лишь шипение Ашши Саар в крови удерживало меня от крика. Альконе распорядился, чтобы один из его людей – тот, что стоял ближе всех к нам, – кинул Хитрецу свернутые в трубку купюры; и наемник послушно проделал это. Выставив свою некогда по кускам собранную руку, которую Хитрец прятал под черной перчаткой, Фойерен подхватил деньги и, прикрываясь мной, попятился к выходу. Исписанная бумажка лежала на прежнем месте, и Альконе тут же поднял ее.

– Трус, – презрительно выдохнул месье Эрмелини, смотря то на строчки, то на Хитреца, по-прежнему державшего сверток и покачивавшего им над головой.

– Зато живой, – радостно парировал Хитрец. – А ее не жалко.

Я молчала, но была готова задохнуться от возмущения.

Тем временем ржавая металлическая дверь за нами растворилась, ведь никто из подельников Эрмелини не сдвинулся с места и не удосужился отрезать нам путь к отступлению. Когда свежий морозный воздух с улицы коснулся наших спин, Хитрец остановился. К тому моменту контрабандист прочитал записку Фойерена, и, видимо, эпистолярные изыскания Хитреца возымели эффект. Альконе потребовал посылку.

– Конечно! – выкрикнул Фойерен и, размахнувшись, кинул свою ношу прямо в гущу бандитов.

Сверток этот никак не мог быть подачкой от старых одельтерских знакомых Альконе. Но месье Эрмелини и его свора узнали об этом лишь пару мгновений спустя.

В свертке оказался динамит, фитиль которого Хитрец сумел незаметно поджечь за моей спиной. На оберточной бумаге, как я успела заметить, красовались четыре странных магических знака, выведенных аккуратной рукой мастера иллюзии Чьерцема Васбегарда. Колдовство замечательно скрывало шипение запального шнура, и, если говорить начистоту, будь в ту бумагу завернут хоть целый симфонический оркестр, никто бы не услышал его игры.

Прежде чем прогремел взрыв, Фойерен успел вытолкнуть меня на улицу и заслонить своей спиной. В тот день удача была на его стороне: у Хитреца получилось устранить Эрмелини вместе с его головорезами, уберечься самому и не дать пострадать мне.

Но месье Алентанс не всегда был так удачлив.

Не такой удачливый убийца.

Сегодня Ресильен Первый долго курил сигары «Шаруту», по особому случаю извлеченные из верхнего ящика письменного стола. Он тянул одну за другой, делая между ними лишь десятиминутный перерыв. Наконец, число выкуренных сигар достигло четырех. Каждая «треспетит корона» требовала примерно сорока минут времени, и, таким образом, к пятой монарх потратил три с лишним часа. Поэтому император велел перекроить расписание – и вызвал тем самым молчаливое негодование секретарей, и без того потративших много усилий, чтобы уместить мероприятия в насыщенный монарший график.

Однако дешевое удовольствие от утренних сигар – с его непомерным количеством табака – не принесло государю даже легкого расслабления. Напротив, зубы уже начали болеть от дыма, а в горле першило.