Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

явились! Роскошь трапезы его была изумительной: рассказывают, что даже во время поисков в горах иногда подавали за столом цельные трюфли.

В это время Барятинскому угрожала весьма искусно устроенная западня, от коей он умел отделаться самым ловким и самым неожиданным образом.

Одна женщина, замечательная красотой{65}, ума бойкого и ловкого, искусная пройдоха, и притом весьма распутная, находилась в связи в одно и то же время и с цесаревичем, и с Барятинским; они пользовались ею с ведома один другого, не нарушая через то своей взаимной приязни. Овдовела барыня, и захотелось ей снова выйти замуж, но уже на этот раз составить партию блестящую, и внушила барыня цесаревичу мысль устроить свадьбу ее с Барятинским. Великий князь написал к своему другу на Кавказ письмо, в коем вызывал его в Петербург, но Барятинский, перед самым отъездом из Тифлиса получивший известие о приготовленной для него западне, доехав до Тулы, притворился больным глазами, просидел в Туле большую часть времени своего отпуска и потом, чтобы не просрочить явкой на службу, возвратился в Тифлис. Через несколько месяцев он получил повеление приехать в Петербург по делам службы; делать было нечего; отправился князь Александр Иванович от гор кавказских к болотам невским, но, не желая принять на себя позора свадьбы с распутной женщиной, придумал великолепный фокус.

За несколько лет перед тем он и его братья с согласия матери их обратили в заповедное имение все вотчины отца своего, населенные с лишком шестнадцатью тысячами душ крестьян; условились, что старший брат князь Александр будет владеть заповедным имением, а три младшие брага получат определенную сумму денег. Князь Александр Иванович расчел, что предметом брачных преследований является заповедное имение и что от преследований и докук ему не избавиться никак иначе, как расставшись с своим богатством или отказав наотрез вышеупомянутой распутной женщине; отказ этот мог его перессорить с цесаревичем, чего ему вовсе не хотелось… Итак, оставалось лишь одно средство — отказаться от имения. В день Сочельника перед Рождеством в доме брата его, князя Владимира, была елка для детей; князь Александр Иванович приехал и повесил на елку запечатанный пакет, адресованный на имя брата; по вскрытии пакета оказалось, что в нем находится акт, которым князь Александр Иванович отрекается от владения заповедным имением и передает свои права по имению старшему за ним брату князю Владимиру под условием платить ему ежегодно семь тысяч рублей серебром. Рассказывают, что по словесному условию между обоими братьями доходы имения делились пополам до тех пор, пока князь Александр Иванович при назначении своем наместником на Кавказ не получил годовой оклад в восемьдесят тысяч рублей серебром, оклад, при оставлении Кавказа обращенный ему в пожизненный пенсион в награду за его совершенно бесполезную службу.

Этим ловким поступком отречения от заповедного имения Барятинский избежал брака позорного, а барыня, таким образом обойденная, сумела смастерить себе свадьбу с одним богатым глупцом.

Мы рассказали, каким образом князь Александр Иванович Барятинский ловкой сделкой с братом своим искусно избавился от позора, который хотели ему навязать, от позора свадьбы с распутной женщиной. Он в этом случае поступил и честно и умно, и вместе с тем с обычными ему ловкостью и хитростью, а эти два последние качества служат лучшими ручательствами жизненных успехов в стране самодержавной, какова матушка святая Русь, в коей, как и во всех странах самодержавных, в высших сферах владычествуют низость, подлость и все влечения наклонностей постыдных.

Возвратился Барятинский на Кавказ и продолжал там службу свою: храбрость и мужество его неоспоримы — об этом мы уже говорили. Но вместе с тем он мастер в реляциях и рассказах своих делать из мухи слона, выдавать стычки за битвы и на бумаге превращать военные прогулки в завоевания. Этой системы, на вежливом языке именуемой «преувеличением», придерживались многие знаменитые полководцы, между прочим и Наполеон I, и в этом отношении Барятинский, бесспорно, один из величайших полководцев нашего века. Однажды случилось нам вечером в Москве быть в гостях у Алексея Петровича Ермолова; является к нему проезжий с Кавказа в Петербург полковник Циммерман. Алексей Петрович спрашивает у него: «Скажите, пожалуйста, любезный полковник, с кем это Вы теперь сражаетесь на Кавказе? Ведь, судя по реляциям Воронцова и Барятинского, Вы уже столько убили горцев, что я не полагаю ни одного из них оставшимся в живых? Уж полно, не с тенями ли Вы там сражаетесь?»

Благодаря отчасти своей храбрости, отчасти своим реляциям, Барятинский произведен был в генерал-лейтенанты в 1852 году, а в следующем году пожалован в генерал-адъютанты. Воронцов взял его к себе в начальники главного штаба, и он всеми силами старался заслужить расположение и милость своего начальника. Воронцов был человек замечательного ума: одаренный блистательными способностями, и военными, и административными, но он был в высшей степени самолюбив и властолюбив; он требовал, чтобы все его окружающие поклонялись ему и исполняли беспрекословно волю его; правда, эго всемогущество смягчаемо было отменной вежливостью, изяществом форм, любезностью в обхождении и со стороны Воронцова и со стороны жены его, женщины весьма умной и весьма ловкой, но все-таки для того, чтобы ладить с Воронцовым, необходимо было ему постоянно угождать, поклоняться, никогда не противоречить, а еще менее противодействовать, потому что не было человека более злопамятного и более мстительного. Главной целью его было преобладание исключительное, самовластное в странах, им управляемых, — и в Новороссии, и на Кавказе; нигде не допускал он вмешательства петербургских министров и готов был уничтожить людей, способных ему противодействовать. Везде, где он управлял, он не ограничивался желанием быть администратором; он хотел непременно быть властелином самодержавным и потому принужден был допускать страшные злоупотребления со стороны лиц, его окружавших или пользовавшихся его доверенностью, принужден был допускать, повторяем, потому, во-первых, что не хотел удалять лиц, усердно служивших воле его, а во-вторых, и не смел их удалить; им слишком хорошо были известны все подробности злоупотреблений в его управлении, и они в опале своей могли бы ему сильно повредить своими рассказами или даже своими доносами.

В этой политически безнравственной школе совершилось административное воспитание Барятинского. Но, чтобы действовать долго и успешно на подобном поприще, необходим был великий ум Воронцова, а с бездарностью Барятинского продолжительные успехи были невозможны. Между тем Воронцов начал подготовлять себе Барятинского в преемники в полной надежде, что он останется ему благодарным и будет беречь память его, тогда как если бы в преемники поступил человек совершенно чуждый, он мог бы разоблачить все беспорядки Воронцовского управления, беспорядки немыслимые, производимые людьми, коих преданность