Забытые заживо - Вячеслав Денисов

– Оно спускается по мере того, как сужается свет костра, – сказал Донован и зачем-то снял шляпу.

Ухватившись за лиану, Гоша изо всех сил швырнул ее, стараясь забросить как можно дальше на палубу.

На этот раз не раздалось привычного глухого стука. Костыль как-то хрустнул и замер. Не веря этому, он осторожно потянул лиану вниз…

Лиана туго натянулась. Поджимая ноги, он повис на ней.

Чтобы костер не распался, Донован осторожно, чтобы не присыпать его землей и не убить, сгреб угли в горстку. Круг света сократился вдвое…

– Я слышу Это в трех метрах от себя, – сказал он, и Гоша, перебирая руками, стал подниматься по лиане.

Он мог работать только руками. Но когда понял, что подобный подъем займет слишком много времени и Донован не успеет подняться, стиснул зубы и обхватил лиану ногами. Перед глазами вспыхнули фиолетовые круги, боль в ступне едва не заставила его разжать руки.

«Ничего подобного… – шептал он. – Я поднимусь быстро…»

– Георгий, – уже не боясь звука своего голоса, крикнул снизу доктор, – еще несколько минут, и огонь умрет… Я хочу, чтобы вы запомнили адрес в Лондоне…

– Донован!…

Доктор скорее почувствовал этот крик, чем услышал. Он смотрел на угли, на крошечный огонек, который уже не горел, а трепетал на верхушке сгоревшей ветки огромной оранжевой каплей, и думал, как скоро он вспыхнет в последний раз и исчезнет. Донован выделил ему десять секунд. Дал бы больше, но прекрасно понимал в эту минуту, что чересчур щедр к огню. Жить Доновану на этом свете осталось не более пяти секунд…

И в это мгновение он услышал, как зовет его Гоша.

Схватившись за лиану, он стал подниматься по ней. А сверху, перегнувшись через борт и сжимая в руках костыль, русский наблюдал за тем, как тает под Донова- ном свет…

И вдруг стало темно. Словно кто-то выключил свет посреди ночи.

– За мной что-то поднимается… – прошептал Донован.

Его голова с лысиной и взлохмаченными остатками волос коснулась лица лежащего над ним русского, и тот, схватив голого профессора за шею, изо всех сил потащил его наверх. Гоша мог задушить доктора, мог сломать ему позвонки, но он не выпустил бы его шею, даже если бы ему приставили к виску пистолет.

Донован уже переваливался через борт, когда почувствовал, как в левую ногу его впилось что-то острое. Вскрикнув от ужаса и боли, доктор пересилил себя, не- возможным рывком перекинулся на палубу, и русский, перевернувшись на спину и ударив ногой, переломил костыль пополам.

Где-то далеко внизу раздался звук, очень похожий на тот, с каким падает на дно глубокого погреба мешок с картошкой. И – звук разрываемой плоти…

– Вы живы, док? Мне на лицо льется кровь!

Он снял со своей головы ногу доктора. Нога от колена вниз густо была залита кровью.

– Меня укусило Оно…

– Не волнуйтесь, в Него вы не превратитесь.

– Это меня несколько успокаивает… – проворчал,

думая, чем теперь перевязывать рану, доктор…

* * *

Отойдя от Франческо на несколько шагов, Гламур раскинул руки и прошептал:

– Этого не может быть… это чудо какое-то…

С глазами, до краев наполненными слезами, Дженни шла рядом и, держа ладонь у лица, улыбалась. Прошел день, наступил вечер, а после утреннего разговора с итальянцем Миша ни разу не стал причиной беспокойства Дженни. Весь день он что-то делал, играл с детьми, рассказывал о том, что снимет фильм об этом острове, в котором каждый сыграет самого себя… Дженни с беспокойством ждала, но синдром не приходил. Еще трижды она водила Гламура к Франческо, и три раза они разговаривали. Итальянец что-то говорил, держал на его голове руку, и трижды отрекшийся от дурного молодой человек возвращался полным сил. И вот сейчас, пе- ред тем как тьме окончательно сползти с неба на землю, Дженни попросила Франческо об услуге в четвертый раз.

– Дженни, добрая женщина, я еще сотню раз прочитаю над ним «Отче наш», но, пока этот человек не решит перестать употреблять наркотики, все бессмысленно. Я сражаюсь за его душу, но дьявол стоит насмерть. И мой юный друг бьется на его стороне.

Но Дженни уже не слышала Франческо. Полный сил и энергии, розовый от загара, Гламур мастерил что- то под навесом и изредка заходил в воду, чтобы освежиться.

Дженни пришла с ним несколько часов спустя, и Франческо оставил в покое свой чемодан.

«Unus autem поп conversione divinitatis in carnem, sed assumptione humanitatis in Deum… Unus omnino, non confusione substantiae, sed unitate personae…» – шептал итальянец, глядя в глаза грешнику, и чертил, не касаясь его рукой, кресты.

Дженни стояла рядом и шепотом повторяла эту, известную ей наизусть молитву.

«Наес est fides catholica, quam nisi quisque fideliter firmiterque crediderit, salvus esse non potent…» – одновременно с Франческо шептали ее губы.

И вот сейчас, кажется, свершилось чудо. Подчинившись этому человеку, Дженни поверила в его силу и могущество. А ошибалась она, когда речь шла о благочестии, знании внутреннего устройства мужчин и сексе, крайне редко.

Ломка, прихода которой так боялась Дженни и тече- ниє которой ей было хорошо известно, не приходила. Гламур жил обычной человеческой жизнью, словно никогда не был подвержен пагубной привычке.

– Вы волшебник, – вернувшись к Франческо, перед тем как им всем собраться у костра, сказала Дженни. – Да возблагодарит вас бог…

Итальянец посмотрел на нее внимательно, наверное, более внимательно, чем следовало, посмотрел взглядом, которым часто врачи в психиатрических лечебницах смотрят на больных при осмотре, наложил на нее крест и поцеловал в лоб.

– Иди с миром.

И Дженни ушла.

Впервые за две последних ночи она уснула без тревог.

Она верила, что Макаров, Донован и Гоша, так, кажется, зовут мужчину в розовой рубашке, вернутся. И что завтра придет Левша. Он расскажет, как сутки охотился за оленем, – она бы поверила любому его слову.

И она уснула. Справа от нее, свернувшись калачиком, спал Питер. Слева – Берта. Дженни ждала Макарова и Левшу.

Все было настолько ирреальным, что казалось естественным.

* * *

– Здесь есть свет?

– Вы ослепли?

– Почему вы спросили?

– А вы почему спросили?

– Я спросил, есть ли здесь свет?

– Неужели вы не видите, есть он или нет?

– Я имел в виду выключатель.

– Вы что, Донован, в гостинице? Какой свет может быть на вросшем в землю авианосце? Или нет, подождите… Я сейчас атомную установку запущу…

– Очень смешно…