Макс Сагал. Контакт - Ник Никсон

С перевала аномалию можно было разглядеть только днем, и то, если точно знаешь, куда смотреть. Несведущий не заметит тонкий, утопающий в небе, почти прозрачный столб, — спишет на естественную рябь в глазу. Разве можно такое всерьез вообразить? Вот так посреди леса спускается с неба нечто чудовищно жуткое, убийственно мощное и великолепное одновременно. На такое не способен ни один мистификатор. Разве что истинный кудесник, сказочный волшебник или…

Пришельцы из далекого космоса.

В Паше изменилось что-то, словно тумблером выключили свет. Только у него наоборот — включилось. Повзрослел он сразу лет на десять — заматерело выражение лица, слов лилось меньше. Там у реки так и умоляли безмолвные его глаза остаться с уфологом. Но Сагал не разрешил — слишком опасно. Капитан и так будет недоволен их самовольным поступком. А если Сагал еще и один вернется…

Ни одного снегохода на вершине перевала не оказалось. Пришлось топать вниз пешком. Они спустились на мыс, к метеостанции, спустя еще два часа, продрогшие и уставшие. В главном доме в окнах скакал тусклый свет — Мандарханов, экономя топливо, перешел на свечи.

Когда он подошел ближе, внимательный взгляд Сагала заметил перемены. Покосившийся забор загона для скота исчез. Его вырвали с корнем и утащили — борозды на снегу исчезали в темноте.

Дождался-таки заборчик, устал поди полусогнувшись жизнь эту волочить. И Сагал устал. И жизнь его не менее бессмысленная, чем у забора была. Тот хотя бы полезное делал — скот охранял. А что Сагал? Все, что сделал… Все, чем гордился… Все, чем жил…

В топку, как и забор.

Теперь в каждом проекте мерещился подвох. Может, и Сибилла Сканда на самом деле призраков видела, и лишь замыленный взгляд не разглядел ее аномальные способности?

Сагал чувствовал себя младенцем, только открывшим глаза, увидев новый мир. Вокруг все яркое, шумное, мельтешит. Он смотрит и совершенно не понимает правил реальной жизни. В утробе-то законы другие были.

* * *

Внезапно из темноты выскочили тени и сбили обоих с ног. Сагал упал лицом в снег.

— Это всё я! Я его уговорил! Не трогайте, товарищ кап…

Это кричал Паша. Зачем так рискует, дурень? Зачем выгораживает?

Растащили их по разным сторонам — Пашу в главный дом, а Сагала заволокли в какой-то сарай. Фонарем еще раз по лицу долбанули — на этот раз, чтобы в себя пришел. Потом лучом того же фонаря в глаза посветили.

— Че, зрачки закатил, нежный? Я же тебя только слегка погладил, — голос Артиста.

Сагала бросили на холодный пол. От деревяшек воняло машинным маслом.

— Док, не застыло еще? — спросил Погребной.

— Тонкой пленкой покрылось, товарищ капитан. Сделал как приказали. Разрешите идти?

— Не разрешаю. Ты здесь второй офицер, вдруг помощь потребуется.

— Смерть зафиксировать, например, — усмехнулся Артист.

— Поднять его.

В глазах Сагала прояснилось. Сарай был тесный, полки завалены инструментами и всяким барахлом; с потолка на проводе свисает перегоревшая лампочка.

Было их трое. Погребной, Артист и Брадинкин, последний почему-то торчал у стены в темноте. Мотор, видимо, c Пашей нянчился. Как закончат с Сагалом, за парня возьмутся.

Зря Пашу с собой потащил, подумал Сагал. Потом вспомнил, что без помощи парня никогда бы не перебрался на другой берег реки, вспомнил, как Паша рядом с аномалией мозги ему вправил. И как спас от летящей ветки.

Сагала приземлили на качающийся табурет. Артист встал сзади. Спина тут же напряглась в ожидании удара.

Дождалась.

— Ровно сядь. Суд военный идет.

Артист обвел широким лучом фонаря сарай, демонстрируя судебный зал. Брадинкин отвернул голову и поглядывал исподлобья. Стыдно было ему участвовать в этом цирке. Но работу не выбирают, добытое непосильным трудом звание надо защищать. И когда Сагала пристрелят, военврач и тело завернет и нужный протокол подпишет. И скажет: «Так точно, товарищ капитан».

— Максим Сегалетов, ты обвиняешься военно-полевым судом в нарушении прямого приказа командира, — капитан Погребной говорил так, будто зачитывал с бумажки. — Оказал дурное влияние на связиста, не выходил на связь в течение восьми часов, сорвал секретную операцию против потенциального противника. Тебе есть что сказать?

— Не хочу умирать со скуки.

— Да ты охерел! — возмутился Артист. — Вообще не видишь, кто перед тобой?

Нога капитана в массивном ботинке надавила Сагалу на пах. Из его глотки вырвался скрипучий возглас, ошпаривая тишину сарая. Сагала всего сплющило изнутри, как в тиски угодил.

— Глуп ты еще, устава не знаешь. А в армии что главное? Уважать начальство! Этому учат постепенно. На срочной выбивают понты гражданские — закаленными делают, к защите родины готовыми. А чтобы заиметь честь родину защищать, надо и в грязи полежать и с ботинком зубами встретиться. Знал я, что с тобой проблемы будут, но надеялся, ты сам за голову возьмешься, осознаешь свое место с народом. Так что будет тебе ускоренный курс молодого бойца.

Капитан убрал ногу. Сагал выдохнул. Поерзав на табурете, проверил — цело ли хозяйство.

— Я рабом твоим не стану.

— Это кто здесь раб, по-твоему, а? — заверещал Артист недовольно. — Показать тебе?

— Не брызжи. Он же тебя провоцирует. Не видишь, в голове у него ни родины, ни флага — пустота одна. Но ничего, я научу тебя любить родину, и армию, и начальство. Считай это оздоровительной терапией, человека из тебя будем делать. А то привыкли московские интеллигентишки к хорошей жизни. Забыли, благодаря кому ходите и дышите на свете белом, кто у вас за спинами стоит с оружием в руках. Не цените, свысока глядите на нас. А как загорится под жопой, так бежите сразу подпаленные.

— Арсений Иванович, что-то вы притихли там, — обратился Сагал к Брадинкину. — Между прочим, тут ваша профессиональная помощь нужна. Капитан не в себе.

Артист от изумления хохотнул и сразу проглотил.

После такого и звука из онемевшего рта Брадинкина не могло вырваться.

— Я вот никак не пойму, откуда в тебе эта смелость, граничащая с сумасшествием, — Капитан наклонился к Сагалу вплотную. — Думаешь, тут все еще действуют законы? Ударили по щеке, а ты заявление в полицию понесешь? Ты в армии! А в армии закон один — приказ командира. Здесь я издаю законы, а ты исполняешь. Говорю сидеть — сидишь, лежать — лежишь, а если скажу землю жрать, спросишь — чайной ложкой или столовой.

Артист поддакивал.

— У таких, как ты, с детства все на блюдечке — хлеб, икорка — и не раз в год пластмассовая, а настоящая, когда захочешь. Мамочки твердят вам, что вы уникальные, особенные. А потом вырастает условный Макс, и ничего для него не важно, кроме себя. Хоть потоп, вещички собрал и только пятки сверкают, сбежал туда, где теплей. Трусость он считает «свободным выбором». Такие понятия, как честь, совесть, патриотизм — ему незнакомы. А ведь именно они тысячелетиями помогали нашему человеку выживать в кольце врагов. И теперь у меня для таких, как ты, плохие новости. Враг на границе силен настолько, что бежать некуда. Выбор только один — встать под ружье и, если родина потребует, — сдохнуть.