Обратная сторона медали - Татьяна Минаева

Воспоминания, всё такие же болезненные, тяжёлые, вскрыли старые раны. Несмотря на то что теперь, спустя много лет, жизнь их наладилась, выровнялась, оглядываться назад было тяжело. На Алису нахлынуло прежнее чувство слабости и беспомощности, две тяжёлые горячие капли непрошенной грустью покатились по её щекам, по подбородку и упали на футболку, оставив на ней темные пятнышки. Стефан повернулся к ней и коснулся её рукой. Переплёл свои пальцы с её и крепко сжал ладошку. В этот момент он как никогда прежде хотел быть с Алисой. Не просто затем, чтобы утешить или поддержать, не просто находиться рядом, а именно быть с ней. Не только здесь и сейчас, а вообще, в принципе быть с ней. Вытерев слезы свободной ладонью, Алиса заговорила снова:

– Потом я выросла из своих коньков. И платье для выступлений мне тоже стало мало. Ботинки натирали, а я всё равно каталась в них. Ещё месяц где-то… Боялась сказать маме, что они мне малы. Почему-то я думала, что меня просто не пустят больше на каток. Раз коньков нет, то какой каток? Логично же… – Она грустно усмехнулась. – И вот как-то мама увидела мои ноги. Помню, как она мазала чем-то мои содранные в кровь ступни и плакала. А я понять не могла, почему она плачет, да ещё так горько. – Алиса вздохнула и пошевелила пальцами, высвобождая руку из руки Стефана. Снова посмотрела на фотографии, но теперь взгляд её не остановился ни на одной из них. – Примерно через месяц мозоли зажили, и мы с мамой поехали в специализированный магазин. Купили там самые лучшие ботинки из всех, что были в продаже, и тренировочное платье. А ещё красивое соревновательное – фиолетового цвета с яркими пайетками и юбкой-пачкой. До сих пор помню его… – Она подняла на Стефана взгляд. – А с нового сезона я перешла в школу фигурного катания в Москве к одному из лучших тренеров. Тогда я думала, что наша жизнь налаживается, что финансовые проблемы остались в прошлом… – губы её тронула грустная, едва видимая улыбка. – В сущности, я многого тогда не понимала и не замечала. Как-то я залезла в ящик, где обычно лежала папина медаль, и не нашла её. Больше я никогда её не видела. Ни в ящике этом, ни где-либо ещё. Вообще не видела.

– Твой отец продал медаль? – спросил Стефан, хмурясь.

– Да, – просто ответила Алиса. – Он продал медаль, чтобы я могла заниматься фигурным катанием и… Знаешь, я не могла не оправдать его ожиданий. Даже не так… Он никогда не требовал от меня чего-то такого, просто… Мне самой хотелось. Я всю жизнь любила фигурное катание и хотела, чтобы родители гордились мной. Лет в семь я пообещала папе, что стану олимпийской чемпионкой и вот видишь, – она улыбнулась, на этот раз куда более открыто, – привезла ему медаль из Кореи. Она другая. – Алиса опять взглянула на Стефана. – Но она тоже олимпийская. Правда на той, барселонской, папа сделал гравировку, но я не помню слова, что там были написаны. Как-то спросила у него, но он не сказал. То время… оно сложное для него. Может быть, когда-нибудь он всё-таки расскажет мне. Мне бы хотелось знать.

С губ Алисы сорвался судорожный выдох, пальцы сжались в кулак и тут же распрямились. Слишком много слов. Слишком много слов для неё… Она уже хотела уйти, но Стефан не отпустил. Напротив, поймав её за руку, потянул обратно. Прижал к себе и нежно погладил по спине.

– Спасибо тебе, Элис, – тихо произнес он.

– За что? – Алиса уткнулась лбом ему в грудь.

Он не ответил, но руки его стиснули её еще крепче, и она, блаженно прикрыв глаза, услышала, как размеренно колотится его сердце. Она рассказала этому мужчине о самом сокровенном, самом болезненном, что было в её жизни, и почему-то чувствовала, что на этот раз сделала всё правильно. Она не привыкла так открыто доверяться, так просто выражать свои эмоции, но сейчас вовсе не испытывала сожаления. Может быть, Стефану порой не хватало слов, чтобы высказаться точно или что-то объяснить, но эту нехватку он с лихвой перекрывал поступками. Такими, как прикосновения или объятья, что грели её в это мгновение.

– Пойдемте пить чай, – сказала Надежда, входя в комнату и, увидев стоящих возле камина Стефана и дочь, улыбнулась: – Ой, я вам помешала, простите.

– Чай… – Стефан чуть отстранился от Алисы, однако ладонь его так и касалась её плеч: – Пожалуй, чай – это то, что нам сейчас как раз нужно.

Алиса лишь кивнула. Наверное, если бы он сейчас сказал ей, что им нужно ехать на край света, она не раздумывая бы пошла за ним. Потому что… Да просто пошла бы и всё.

Виктор Решетников отлично разговаривал по-английски. Стефан даже не ожидал, что отец Алисы настолько хорошо владеет этим языком, и уже приготовился говорить на русском, но Виктор, похлопав его по плечу, сказал:

– Я, конечно, давно не практиковался, но кое-что помню. – Сам он казался серьезным, но глаза его улыбались.

Торт, купленный Стефаном, малиновый Наполеон, пришелся всем по вкусу. Даже Алиса, как-то горестно вздохнув, положила себе на тарелку второй кусочек. Когда чай был выпит, а торт съеден, Надежда забрала дочь с собой в комнату, и мужчины остались одни.

Виктор внимательно посмотрел на сидящего напротив Стефана, и под взглядом его тому стало немного не по себе. Это был оценивающий, тяжелый взгляд мужчины, отца, безгранично любящего свою дочь и желающего для неё лишь самого лучшего.

– Ты знаешь, Стефан, – без предисловий и без тени улыбки начал Виктор. – Этот дом построен на деньги Алисы. Все в нем куплено тоже ею. После Олимпиады в Корее она приехала к нам с этой медалью, вложила мне её в руки и сказала, что теперь пришло её время помочь нам. Она хотела взять кредит и купить дом в ближайшем Подмосковье в каком-то там элитном поселке, но я запретил ей. Нам с матерью и этого-то за глаза. Да и посёлки элитные… Тут куда проще и свободнее. У нас один только участок чуть ли ни двадцать соток. Понятия не имею, зачем столько, но спорить с ней… Она старается облегчить нашу жизнь, катается по всему миру, участвует в шоу, и я горжусь своей дочерью. Знаешь, Стефан. – Он погладил гладкую ручку трости, прислонённой к его стулу. – Если бы не она, я бы так и сидел в этом чертовом инвалидном кресле, беспомощный и жалкий. Лисёнок отправила меня в Германию, и там мне сделали операцию на позвоночнике. Только вот сама она поехать не смогла, потому что у неё на это время был запланирован тур по Америке. – Замолчав, Виктор внимательно посмотрел на Стефана и поджал губы.

Стефан и не знал, что на это сказать. Он понимал, что Алиса – любящая дочь, но сегодня он так много узнал о ней, о её жизни, о её семье. Все это не слишком укладывалось в образ, который она с усердием создавала для себя многие годы. Что говорят о ней? Стерва. Что еще? Предательница Родины. А еще? По головам прошлась ради достижения цели. О ней всегда говорили излишне много, только вот сама она молчала. Молчала и работала. Заботилась о матери, об отце, стремилась улучшить и их жизнь, и свою собственную, старалась быть дочерью, которой они смогут гордится. И Стефан видел в глазах Виктора ту самую гордость за своего ребенка. Алиса была права, никто не может судить её. Никто не вправе осуждать, потому что по той дороге, по которой она прошла, прошла именно она. Это её дорога: её выбор, её ошибки, её стремления и её путь. И Стефану вдруг стало так безразлично, что она делала и какие решения принимала на этой дороге, на выбранном ею пути. Потому что это было в прошлом. Потому что благодаря им она стала той, которую ему больше не хотелось отпускать от себя. Той, которую ему еще предстояло узнать. Той, которую ему предстояло открывать для себя снова и снова, и снова.