Аквалон - Илья Новак

– Тяжко тут… – произнес работающий рядом туземец. – А Змей приходить – совсем плохо быть…

Тулага покосился на Кахулку, лодочника из Да Морана, того, кто отвозил Красного Платка к Атую, Монаршему острову. На груди туземца остался глубокий шрам от выстрела. Еще когда они в первый раз попали в пещеру, Гана удивился при виде лодочника, но затем догадался, что к чему, и спросил:

– Они стреляли дробью?

– Так, – ответил Кахулка, ничуть, кажется, не обозленный на человека, из-за которого попал сюда.

– Если б тот огнестрел был заряжен пулей или стеклом… – продолжал Гана. – Тебе повезло.

Стоя на коленях и разгребая камни обломком железной ложки, туземец сказал:

– Ты лучше работать, не говорить, Платок. Камешки собирать, в корзину бросать. А то Змей…

– Как давно он здесь? – спросил Тулага.

– Он охрана быть. Там, наверху. – Бывший лодочник многозначительно похлопал ладонью себя по лбу. – Потом псих стать, тада его вниз-вниз.

– Охранников тоже отправляют сюда?

– Так. А тут ранее белый люд проживать, младой весь совсем. Дальше, в другой пещере. Теперь он исчезнуть весь, вниз уйти. После може Платок увидеть их… – Услыхав шум за спиной, Кахулка замолчал и нагнулся, усиленно ковыряясь ложкой в камнях.

* * *

Редко когда рабам удавалось добыть больше шести-восьми драгоценных камешков за день. Гана не нашел пока ни одного, хотя лодочник сегодня утром, ухмыляясь, показал ему небольшой алмаз, извлеченный из центра расколотой глыбы. Бросив его в корзину и вернувшись, он пояснил: «Може, теперь более еда давать вечером».

Когда стоящий за их спинами охранник отошел, Тулага спросил:

– Почему вы бунт не поднимете? Их же меньше.

– Оружии нет… – протянул туземец неопределенно.

– Ну так что? Можно забросать камнями…

– И дале куда? Наверх не поднять нам, хода нет, тока корзина. Куда идти? И потом – калека много-много среди рабов.

– А внизу что?

– Младой люд быть ранее, теперь логово Змея. А ниже – психи-психи, – ответил Кахулка, сумрачно глядя себе под ноги. – Безкуни.

– Кто?

Собеседник коснулся ладонью своих губ и отмахнулся, будто отгоняя кого-то невидимого и зловещего.

– Видеть то, когда вниз в корзине спускаться? – спросил лодочник и помахал рукой. – Такое… видеть, да? Желто дрожало? Дрожало, а? Мы так его называть. Оно – дыхание Марлоки. Что в голове у людов? – Он постучал пальцем по правому виску. – Мозга. Мозга там. От дыхания Марлоки ржа на ей, труха сухой, рыжий… ну как на ноже бывать или наконечнике. А тут – не на железе, а на мозге ржа. Она сыпаться с мозги, в очи попадать. Очи какие у тех людов? Пятна, а после совсем-совсем рыжи очи. Это значить – псих уже, безкуни. Как увидеть ржава очи – знай, безкуни он. Это от дрожало, от дыхания Марлоки, у людов на мозге ржа, от него мы безкуни становиться. Большой Змей, тот еще держать себя, а другие, кто слабый, у кого куни мало, – те, как очи ржава у них становиться, так совсем психи-психи…

– Куни? – переспросил Тулага.

– То – жизненный сила! – провозгласил Кахулка, важно подняв палец. – Мне шаман наш говорить, куни – о! – важно очень. Само главно, что есть в люде. В тебе, Платок, куни много, да. Во мне… тоже есть, пусть помене. Этот, – он показал на работающего неподалеку Хахану, – также сильная люда, иметь свою куни. А в Большой Змей много-много куни, потому хоть и псих, а все одно пока здесь. – Кахулка помолчал, размышляя. – Те рабы, что ржаво очи становиться, чей куни дыхание Марлоки съедать, те совсем без мозги, таки… таки необычны, нечеловечи, страшно с них. Их тогда надсмотрщик… – лодочник показал за плечо, – сразу-быстро убивать. Но не всех, некоторы – сбегать вниз. Больше некуда, ясно, Платок? До верху или в бока – некуда идти. Потому они вниз, и там до сих пор жить – страшны очень, нехороши. Потому тем людам, у кого очи еще не ржавы, кто еще не безкуни, вниз нельзя никак. Ведь безкуни там, потому опасно. Ни вверх, ни вниз, ни в бока… куда бежать? Некуда нам.

– А что эти безкуни внизу едят?

– Так слизкий гриб, – удивился Кахулка. – А! Ты не видеть еще? Тут гриб такой бывать, он – и пить, он – и есть. Нечасто его найти, потому на такой высоте уже все съесть рабы. Но ниже больше гриба, там безкуни его кушать.

– А Лен Алоа… – начал Тулага, но туземец возбужденно перебил его:

– У Змея – пауног, сын Марлоки! Марлока острова сделала, и сынов своих на каждый поставить… ну как Уги-Уги – наместников. На каждом острове свой пауног тайно жить, следить, чтоб правильно все. Ты, Платок, понимать? Он – тайн хозяин острова! Но почему этот пауног Змея слушать… того Кахулка не знать. Змей через паунога людами управлять мочь. Страшный! Потому рабский люд не бунтовать, бояться паунога и Змея бояться.

Вскоре подошло время обеда. Рабов кормили раз в сутки, в основном сухарями, рыбой и засоленными этикенями, редко – вяленым мясом. Все это вместе с питьевой водой спускалось сверху, в корзине. Пока что Гана не совсем понимал взаимоотношения охранников в провале с оставшимися на поверхности. Кажется, надсмотрщики внизу и сами являлись пленниками, – судя по всему, сюда отправляли тех, чьи глаза желтели под влиянием «дрожало», то есть дыхания Марлоки. Через некоторое время они окончательно сходили с ума, и тогда попавшие в провал позже, еще не потерявшие свое куни, убивали их… либо они успевали сбежать и прятались где-то внизу вместе с другими беглыми рабами. Сам Тулага пока не ощущал никаких изменений в сознании… хотя, возможно, человек и не мог ощутить их, не мог осознать, что рассудок покидает его – ведь осознавать было уже нечем?

По всей пещере звуки работы смолкли; рабы слезли с завалов, опустились вдоль стенки на колени. Стало видно, как много среди них калек – более половины без пальцев на левой или правой руке, иногда – без ступни или с выбитым глазом, или с отрезанным ухом.

– Кто их калечит? – прошептал Тулага.

– То охрана, когда гон начинать, – ответил лодочник, опасливо косясь на туземцев.

– Какой гон?

– Кахулка здесь недавно совсем, а уже много знает! – похвастался туземец. – Дрожало бурлит, и куни вслед за ней. Тада охрана и Змей совсем безумнеть. Злы таки, стучать, кричать, на рабский люд прыгать, рубить их… потом спокойней становиться, помогать тому рабскому люду, кого покалеча… Э, лучше молчать, Платок. И вниз глядеть, дабы Змея не зли.

Лан Алоа появлялся раз в день, во время кормежки. Где начальник охраны и его пауног находились все остальное время – оставалось загадкой. Хотя однажды Тулаге показалось, что он слышит доносящийся издалека женский плач; после Кахулка подтвердил, что пару раз в очередной корзине вместе с рабами-мужчинами опускали женщин, и охрана сразу уводила их на другую сторону провала, где у Змея, видимо, было свое обиталище.

Вскоре Змей появился из дальнего прохода, сидя, как всегда, на твари, поджав ноги и опустив запястья в складки на мягкой лилово-розовой спине. В свисающих длинных конечностях покачивались кувшин и длинная связка ломтей этикеней.