За год до победы - Валерий Поволяев

– Мы поможем, товарищ комиссар госбезопасности… – осторожно подсказал тот.

– Прохоров, – напомнил Пургин.

– Товарищ Прохоров. Извините великодушно. Думаю, что вопросов не будет. Подсобим! – обвядший во время разговора голос наградника вновь обрел пионерскую звонкость.

– Сами понимаете, многого рассказать об этом сотруднике я не могу, – Пургин сожалеюще вздохнул, – пройдет лет пять-десять, гриф «секретно» будет снят, тогда люди и узнают, кто помог победному исходу войны. Фамилия этого сотрудника – Пургин. Пургин Валентин Иванович.

– Записать можно? – осторожно поинтересовался наградник.

– Только для служебного пользования. Кроме вас и начальника Управления кадров, никто знать не должен. А мы сделаем соответствующую пометку в ваших делах, – строго произнес Пургин.

– Да меня уж проверяли-перепроверяли, – неожиданно огорченно произнес наградник, – перепроверяли– проверяли… Добрую сотню раз, наверное.

– И все равно лишний разок не повредит, – сказал Пургин, – бдительность – главное в нашей работе.

– Совершенно правильно, – поспешно согласился наградник.

– В документах мы укажем только самое необходимое, расшифровок не требуйте, – предупредил Пургин, – художественного рассказа о подвигах не будет. Мы их и так каждый день читаем в газетах.

– Это мне ясно.

– Когда подослать документы? Через два дня годится?

– Я себе так и запишу: наградные документы на товарища Пургина через два дня. Два дня – это самое позднее. Позже нельзя, товарищ Прохоров, сами понимаете – сроки!

– Это я знаю!

– Понимаю! Потому и звоните!

– Если будет необходимо… – Пургин немного замялся, и наградник понял собеседника: вопрос, который тот собирался сейчас затронуть, непростой, его надо будет согласовывать с самим Лаврентием Павловичем, лично, с глазу на глаз, а это – еще одна лиловая энкаведешная отметка в деле наградника. Нужна ли только она, хорошему человеку из наградного отдела Военно-Морского комиссариата? Вот комиссар госбезопасности и сомневается: ведь чем меньше знаешь, тем легче спишь, чем меньше отметок, тем лучше здоровье. То, что комиссар госбезопасности доверяет ему, даже больше – проникся симпатией, наградник уже почувствовал.

Он преданно дышал в трубку правительственного телефона, ловя каждый шорох.

– Если это необходимо, мы можем подослать товарища Пургина к вам… – Пургин снова сделал паузу, прощупывая наградника, – но это только, если необходимо.

Наградник понял все, с облегчением рассмеялся:

– Да нет, думаю, это не нужно. К чему все бюрократические штуки-дрюки? Мы люди простые!

– Мы тоже, – не замедлил отозваться Пургин, – через два дня документ подошлю к вам. Оформлять будете на своих бланках, со своими печатями.

– Годится!

Через два дня, как и было обещано комиссаром Прохоровым, документы на Пургина, отпечатанные на обычной бумаге, были доставлены награднику Военно-Морского наркомата. Тот оформил дело споро, на самолетной скорости, со свистом, да и иначе было нельзя – поджимали сроки, разговор по правительственной связи был серьезным, ссориться с ведомством самого Берии награднику не хотелось, любопытствовать же лишний раз, чем так замечателен этот Пургин, было опасно – можно по носу получить, и еще через два дня курьер отвез наградное дело Пургина в Кремль, к самому дедушке Калинину.

Михаил Иванович Калинин сам в наградные дела никогда не заглядывал – он верил сотрудникам, которые готовили бумаги, а еще больше – первичным органам, как он их называл; дело Пургина было положено на конвейер.

Конвейер был длинным – все-таки подводились итоги целой войны: столько людей, столько подвигов, столько орденов, столько дорогого металла – серебра, золота, платины, да благородного рубина было выброшено на этот конвейер – ни один наградник не возьмется подсчитать. Михаил Иванович листы подписывал исправно – чистил перо ногтем, чтоб по бумаге водило без зацепов, окунал в чернильницу – работал он по старинке, без новомодных «вечных ручек», и подмахивал листы один за другим, фельдсвязь увозила их в Совинформбюро. Подмахнул листы на «золотозвездных», потом на ордена Ленина, затем Красного Знамени, Красной Звезды и особенно долго старался на медальных листах, почти застрял – народу там было много, в основном простого – красноармейцев да сержантов, – подмахнув и зашатавшись от усталости, Михаил Иванович засобирался, говорят, в отпуск – подорвал здоровье на тяжелой работе.

В числе других он подписал лист на Пургина, телетайписты Соинформбюро, исполняя свой долг, отстучали его фамилию на машине и передали в разные города и веси, в газеты, в том числе и в «Комсомолку».

Вот как все было.

Когда Указ был опубликован, Пургин вздохнул полной грудью, первый раз без опаски выбежал из редакции, блестя орденами, совершил прогулку по улице «Правды», перемахнул через пару заборов, стараясь унять чес любопытства – а что там, во дворах? – потом вернулся в редакцию и через несколько дней укатил на юг. Но сюжет на этом не закончился. Недаром есть пословица: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается».

Когда Пургин выхаживал дельфиненка да творил круги около Комсомолочки-два, восхищенный ее тонким лицом, тонкой талией и модной клетчатой тельмановкой, Данилевский, поразмышляв малость, позаляпав очки жиром с собственных пальцев, набил трубку свежим табаком, чтобы дышалось лучше, и пошел к главному.

Тот пребывал в настроении самом благодушном.

– Слушай, мне стыдно, – сказал Данилевский главному.

– Чего так? – полюбопытствовал главный.

– Нас не коллеги затюкают! Нас народ не поймет!

– Говори, чего надо, не тяни кота за резинку! Тоже, избрал манеру! – главный фыркнул.

– Мужик получил Героя Советского Союза, а мы об этом, извини, ни гу-гу. Наш сотрудник удостоился самого высокого звания, а мы, воды в рот набрав, сидим на газовой горелке и ждем, когда она закипит.

– Так ведь нельзя же, – поморщился главный, – вроде бы все уже обговорили.

– Я тут кое с кем перекинулся – сказали: можно! Дадим фотографию в профиль – в фас не будем, несколько ласковых строчек, поздравим, и все такое… Понимаешь, это надо… Надо! Меньше для Вальки Пургина надо, больше надо нам, газете!

– Ну если ты такой храбрый, если ты уже все обговорил, то… валяй! – разрешил главный.

Данилевский так и поступил: нашел один из снимков Пурина, где тот, в фуражке, повернутой козырьком назад, в любимой своей старенькой гимнастерке с орденом Красного Знамени над карманом – орден был один, два других Пургину еще предстояло привинтить, – целился глазом в раструб артиллерийского дальномера. Снимок был хорош, Серому он понравился, главному тоже – очень уж целеустремленный, живой был на нем сотрудник «Комсомолки», и очень молодой, брызжущий задором, энергией, вокруг него даже сияние какое-то образовалось – только такие сотрудники в молодежной печати и должны работать – главный даже крякнул от удовольствия, будто простой, от сохи, мужик, хватавший граненый стакан зелья. Без закусочки, под рукав – занюхал материей, тем и обошелся.