Дикая история дикого барина - Джон Шемякин

Вскоре Пушкин напишет:

В строках «Из Пиндемонти» (не имеющих к Ипполиту Пиндемонти никакого отношения) Пушкин несколько сомневается в парламентаризме и свободах в духе Саути.

Так вот, Саруман для меня – это дух Старого Сарума, воплощение псевдовыборов, псевдопредставительства, политических технологий гнилых местечек, любой демократической имитации.

Саруман очень легко попадает в сети Саурона не просто так. Профессор понимал, о чём пишет.

В последнее время стал ощущать вокруг себя постоянное присутствие графа Льва Толстого.

Раньше граф попадался мне гораздо реже. А теперь уже приглашения стали слать на адрес городской квартиры. Вбежал в чертоги, сбрасывая лёгкое пальто на руки прислуги, тороплюсь в правление, глядь – узкий белый конверт! Приглашают на конные скачки на приз графа Льва Толстого.

Машинально разматывая шарф, присел в кресло. Не представляю себе и сам приз, и участников скачек тоже вижу как во сне. Хотелось бы видеть всадников на лошадях, и огромные трибуны, и жюри, и мужиков у ограды, и детей на телегах, – всех, решительно всех переодетыми в графа Льва Толстого. Толстые покупают у Толстых беляши и книги о Толстых. Толстые фотографируются рядом с конём, тоже переодетым в Толстого.

А вот охрану мероприятия я бы переодел в Софью Андреевну. Чтоб бродили Софьи Андреевны вдоль ограды, водя дубинкой по прутьям.

А то было бы хорошо, если б ещё три-четыре Софьи Андреевны изловили бы некрупного Льва Николаевича и отдубасили его ногами, путаясь в юбках, за попытку спереть приз.

А Льву Николаевичу из Сызрани было бы и не больно совсем – там слой ваты в тридцать сантиметров, под толстовкой.

Я в своё время потешался, глупый, над проводимыми у нас в уезде конными скачками (у нас в уезде скачки могут быть и не совсем конными, если что). Скачки эти проводились на грандиозный приз графа Льва Толстого. И назывались скачки им. Льва Толстого.

Я глумился, развязный, над трогательным. В красках расписывал своё видение этого чудесного праздника. Всадники, загримированные под Льва Толстого. Зрители – сплошь Львы Толстые в бородах на резинках. Жюри, дети, женщины – все, решительно все Львы Толстые!

Меня поправляли. Говорили, что часть зрителей можно загримировать под Анну Каренину. Марево над ипподромом, кругом подъемные краны, новостройки, липкий лимонад и жар состязания. И мчатся, мчатся по кругу пропотевшие Львы Толстые, закинув бороды через плечо.

Для меня скачки имени Льва Толстого были тогда явлением странноватым. Я – не ожесточившийся в одиночестве и книжной пыли филолог, я трепета перед святыми именами не испытываю. Просто есть скачки, есть Лев Толстой, есть наш уезд. И как ни пытайся смешать этот пряный коктейль, ничего путного не получится, хоть утрясись совсем в серой толстовке.

А тут бабушка моя История в очередной раз ткнула меня в сырое моё невежество.

Оказывается традиция заниматься любым подсобным делом: чесанием льна, холощением поросяток, рубкой леса – под обязательным портретом какого-то светлого гения, под его святым протекторатом, имеет свои корни в моей стране.

В 1914 году в Петербурге проводились Лермонтовские скачки, «с джигитовкой, рубкой лозы и заездами на денежные и литературные призы». Ротмистр Саид-шах Нахичеванский с портретом Михаила Юрьевича над головой взял верхом двенадцать барьеров и прыгнул (верхом же) в огненный круг, «составленный из дат жизни нашего гения».

Потом в Михайловском манеже началась «историческая карусель» с участием дам-амазонок, «приглашенных кавалерийской школой для воссоздания эпохи Лермонтова».

А уж в разгар карусели в манеж ворвалась полиция, обеспокоенная «возможной химической обструкцией и вероятным распылением ядовитых веществ через паровые трубы, как то было на фабрике «Товарищества Охтинской бумагопрядильни» (Полюстровская наб.,1)».

Юнкеров, загримированных под М. Ю. Лермонтова, полиция приняла за собственные видения, вызванные химической обструкцией (питерский шик – он вечен). Вызван был врач Потехаев Вильмонт Игоревич, который освидетельствовал всех участников торжества и успокоил, а также дал интервью репортёру «Биржевых ведомостей» о вреде сернистых газов.

А тут нормально юбилей Бродского не отметили. Я бы, например, устроил открытый чемпионат фулл контакт по вольной борьбе или армейской рукопашке на приз поэта И. Бродского. Было бы и честнее, и свежее. Участники, зрители, жюри – все загримированные под Бродского. Где бы можно было такое увидеть – пол-Махачкалы, и все вылитые Бродские?

После каждого раунда, когда стихнут выстрелы в воздух и дым потянется к потолку, на ринг выходит новый участник и читает стихи юбиляра с узнаваемым и прекрасным акцентом.

Для того, чтобы понять хоть как-то положительность Атоса, Портоса, Арамиса и, конечно, д’Артаньяна, чтобы уловить позитивность их, необходимо приложить немало усилий.

Ну, с Атосом всё понятно – повесил свою жену из-за прежней судимости. Портос весь роман активно вживается в образ нормального такого альфонса. Арамис активно занимается оппозиционной деятельностью. Д’Артаньян ведёт себя абсолютно естественно для публики заведения «Скушай что-то у Ашота» возле Савёловского. В принципе, бодрые, адекватные ребята.

Но вот фон их бесконечной деятельности несколько туманен. А именно понимание фона превращает героев романа в настоящих хороших парней. Без иллюстрации не обойтись.

Я немного расширю рамки хронологии романа – от этого иллюстративный материал не пострадает, поверьте.

Мастеровитый король Людовик XIII, о котором я тут недавно писал, к власти пришёл 24 апреля 1617 года, когда капитан королевской гвардии Витри застрелил маршала д’Анкра, более известного нам как Кончино Кончини, прямо в Бурбонских воротах Лувра.

Казалось бы, застрелил, и всё! Но тут к делу подключились добрые парижане.

25 апреля горожане вломились в церковь Сен-Жермен, ворота церкви, понятно, выломали, вытащили застреленного маршала, оторвали от колокола верёвку и потащили маршальское тело по улицам славного города, мимо Сорбонны и остальных университетских коллежей. У Нового моста тело повесили вниз головой на виселице для воров.