Эпоха потрясений. Проблемы и перспективы мировой финансовой системы - Алан Гринспен

История не раз показывала, что такие подъемы не могут быть и не будут вечными. Но этот экономический бум продолжался дольше, чем можно было предположить. На протяжении 1990-х годов экономика росла более чем на 4% в год. Это означало, что прирост американской экономики составлял примерно $400 млрд в год. Вся экономика бывшего СССР «весила» столько же.

Практически каждая семья оказалась в выигрыше. Джин Сперлинг. экономический советник Клинтона, любил подчеркивать значимость социальных эффектов экономического роста: реальный годовой доход среднестатистической американской семьи с 1993 по 2000 год увеличился на $8000.

Подъем экономики повлиял и на национальный менталитет, изменив наше представление о роли США в мире, В 1980-е и в начале 1990-х годов в американском обществе наблюдались разочарованность и подавленность. Людей беспокоило то, что мы сдаем позиции в пользу Германии, объединяющейся Европы и Японии. Как заметил позднее Ларри Саммерс, эти экономические конкуренты «в большей степени ориентировались на инвестиции и производство, у них было меньше юристов и больше ученых, они были лучше организованы, чем мы».

В 1980-е годы гигантские японские конгломераты (дзайбацу) начали представлять реальную угрозу экономике США: они захватили американский рынок стали и промышленного оборудования, составили жесткую конкуренцию нашим автопроизводителям и наводнили страну бытовой электроникой так, что даже новости мы не могли узнать без телевизоров Sony. Panasonic и Hitachi. Со времен запуска первого советского спутника Америка не чувствовала себя настолько отставшей. Даже окончание холодной войны не изменило настроений в обществе — наша военная мощь внезапно оказалась ненужной, и теперь международный статус страны определялся уровнем ее экономического развития.

Затем начался технологический бум, который повлек за собой массу перемен. Он сделал американскую деловую культуру, основанную на свободном предпринимательстве и широких возможностях, предметом зависти всего мира. Американские информационные технологии выплеснулись на глобальный рынок, как, впрочем, и другие инновации, начиная с кофе латте Starbucks и заканчивая кредитными деривативами. Американские университеты стали местом притяжения студентов со всего мира. Метаморфозы, через которые прошли Соединенные Штаты в процессе модернизации национальной экономики, — два десятилетия болезненных перемен, связанных с дерегулированием, разукрупнением и понижением торговых барьеров, — принесли свои плоды. Теперь, когда Европа и Япония сползли в экономическую депрессию, в США наблюдался подъем.

Возникновение профицита федерального бюджета стало значительным событием. «Нам всем нужно вернуться на рабочие места и пересчитать налоговые прогнозы», — сказал на заседании Комитета по операциям на открытом рынке в мае 1997 года один из руководителей федерального резервного банка Нью-Йорка после сообщения о том, что доходы бюджета в этом году превышают прогноз на $50 млрд. Экономисты из Административнобюджетного управления, Бюджетного управления конгресса и ФРС были сбиты с толку. Экономический подъем был не настолько высок, чтобы объяснить такой рост налоговых поступлений. Мы предположили, что определенную роль здесь играет фондовый рынок, и я призвал сотрудников ФРС ускорить работу по оценке роста налогооблагаемых доходов населения в результате исполнения полученных опционов и реализации прироста капитала, Опционные программы были главным инструментом, используемым высокотехнологичными компаниями для привлечения и удержания сотрудников. Они распространялись даже на клерков и секретарей. Было очень трудно определить истинные размеры этого нового источника доходов. Время подтвердило правильность догадки, но в тот момент экономисты могли сделать лишь одно — удостовериться, что наши предположения не лишены смысла, В 1997 году дефицит федерального бюджета сократился до $22 млрд, что было несущественно при бюджете $1,6 трлн и ВВП $10 трлн.

Президентская администрация неожиданно обнаружила, что имеет дело с бюджетным профицитом, который возрастал с той же скоростью, с какой сокращался дефицит. Не успел президент Клинтон объявить о сбалансировании бюджета в 1 998 году, как его помощникам пришлось думать о том. что делать с профицитом. Хлопоты, конечно, были приятными, но успех, как и прочие аспекты бюджетной политики, должен быть плановым. Это особенно важно в Вашингтоне, где политики, узнав о существовании лишнего миллиарда долларов, тут же находят массу вариантов его применения и попутно вытягивают не менее $20 млрд. А профицит и вправду был внушительным: согласно составленному в 1998 году прогнозу Бюджетного управления конгресса, за десять лет он должен был достичь в совокупности $660 млрд1.

Как только новость была обнародована, обе партии стали приписывать заслуги себе. «Финансово-бюджетная политика республиканцев, основанная на контроле за расходами, сокращении правительственного аппарата и налоговых льготах, позволила стране перейти от дефицитного бюджета к профицитному всего за три года», — заявил лидер «Великой старой партии». конгрессмен Джон Бейнер из штата Огайо, Президент Клинтон, в свою очередь, официально объявил о профиците на специальной церемонии в Белом доме, где присутствовали только лидеры Демократической партии {республиканцев туда не допустили). Ни один из республиканцев, напомнил собравшимся президент, не проголосовал за предложенный нами в 1 993 году проект сокращения бюджетного дефицита. «Иначе, — добавил он. — они бы заслужили прзво находиться сейчас здесь»,

Как и следовало ожидать, возникли серьезные разногласия по поводу того, как лучше истратить дополнительные средства. Либерально настроенные демократы хотели направить деньги на социальные программы, которые, по их словам, годами испытывали недостаток финансирования. Консервативные республиканцы предлагали «вернуть» профицит в виде снижения налогов. Билл Арчер, республиканец из Техаса и мой хороший друг, который был председателем Бюджетного комитета палаты представителей, «получил приз» за самое образное высказывание в этом споре, «Из~ за небывало высоких налогов, — шутливо заметил он. — профицит разбушевался и вышел из берегов».

Финансовые консерваторы вроде меня и Боба Рубина считали, что ни сокращение налогов, ни увеличение расходов не являются правильным решением. На наш взгляд, дополнительные средства следовало использовать для погашения государственного долга перед населением. На тот момент он составлял $3,7 трлн. которые накопились за четверть века существования бюджетного дефицита (последний раз профицит наблюдался в 1969 году).

Наэванные Бюджетным управлением конгресса $660 млрд являлись суммой прогнозных показателей на период 1999-2008 годов. Белый дом. со своей стороны, считал, что совокупный профицит должен достичь $1.1 трлн. Отчасти разница в прогнозах объяснилась тем. что оценка Бюджетнпгп управления конгресса опиралась но текущие поступления, а прогнозы администрации учитывали результаты реализации ее политики.

Я, как человек, долгое время занимавшийся реформированием системы социального обеспечения, прекрасно знал, что в недалеком будущем на социальное и медицинское обеспечение стареющего поколения «беби-бумеров» потребуются триллионы долларов. Погасить эти обязательства авансом было практически невозможно. Наиболее эффективной политикой представлялось погашение долга, т.е. создание условий для появления дополнительных сбережений, которые, в свою очередь, могли обеспечить рост национального производства и доходов федерального бюджета к тому времени, как представители послевоенного поколения достигнут пенсионного возраста.