Дьявол против кардинала - Екатерина Глаголева

Ленивое зимнее солнце еще и не думало вставать, когда к замку была подана карета с королевскими лилиями. Вскоре на крыльце появилась наспех одетая Анна Австрийская с испуганным лицом. Увидев, что в карете сидит король, а не гвардейский офицер, выделенный для ее сопровождения в какой-нибудь монастырь, она несколько успокоилась. Ворота раскрыли, и королевский поезд отправился в Санлис.

Мария Медичи нежилась в постели до десяти утра. Проснувшись, она была удивлена, увидев рядом только горничных и камеристок: ни один из вельмож не дожидался ее пробуждения.

В спальню тихими шагами вошел отец Сюффрен и замер, скорбно глядя на королеву.

— Что, что случилось? — встревоженно спросила она.

Священник сообщил, что его величество изволил еще рано утром покинуть замок и повелел ей отправляться в Мулен.

— Это обман! — вскричала королева и швырнула на пол подушку. — Меня хотят отправить в Италию! Ни за что! — она попрочнее уселась на постели. — Не поеду! Пусть хоть вытаскивают меня из кровати нагишом!..

Пока духовник увещевал свою подопечную, маршал д’Эстре с войсками занял город и перекрыл все входы и выходы из него. По приказу короля, врач Вотье был арестован и посажен в Бастилию. Подруги Марии Медичи — госпожи д’Эльбёф, Ледигьер и д’Орнано — отправились в изгнание; принцессу де Конти сослали в замок Э. Верный человек предупредил об аресте Бассомпьера, но тот и не подумал бежать. Целую ночь он жег шесть тысяч писем, которые могли скомпрометировать многих знатных дам, а поутру с чистой совестью отправился в Бастилию.

…Разумеется, Мария никуда не уехала из Компьеня. Она писала сыну письма, объясняя свой затянувшийся отъезд кучей предлогов. Ей не хочется в Мулен. Анже? Пусть будет Анже, но только она сейчас больна, и вообще у нее нет денег на дорогу… Она всячески тянула время, зная, что Гастон у себя в Орлеане собирает наемников, чтобы идти на Париж. Кардинал был осведомлен не хуже: несколько королевских полков в конце апреля выступили на Орлеан. Гастон поспешно бежал в Бургундию. Его торжественный въезд в Безансон не удался: если не считать уличных зевак, явившихся поглазеть на королевского брата, его высочеству никого не удалось поразить пышностью своего наряда и свиты. «Да здравствует монсеньер, свободу народу!» — надрывались Пюилоран и Ле-Куанье, однако эти возгласы не были подхвачены, и записываться в армию принца никто не пришел. Гастон поехал дальше — в Лотарингию.

Ришелье сошел вниз, чтобы лично встретить дорогую гостью. На герцогине де Шеврез был «кавалерственный» наряд, вошедший в моду при дворе: темно-синяя атласная юбка колоколом и красный корсаж с рукавами, доходящими до локтя и отороченными пышными кружевами; на груди сверкала драгоценная брошь, которой были заколоты края желтой кружевной косынки; завитки шелковистых волос спадали из-под широкополой синей шляпы с красным пером на накрахмаленный отложной воротник. Ее лукавые глаза смотрели на Ришелье с веселым интересом, словно предвкушая забавное приключение; она даже не подумала попросить благословения, как это было принято.

— Госпожа герцогиня! Я рад приветствовать вас в моем скромном жилище, — учтиво произнес кардинал.

— Скромном? Я бы не сказала! — возразила Мари, обводя взглядом парадную лестницу с коваными перилами, ведущую на второй этаж, и свисающую оттуда тяжелую роскошную люстру со множеством свечей.

Ришелье галантно предложил ей руку и повел наверх.

В тридцать один год Мари выглядела еще очень привлекательно. Она слегка располнела, но это ее не портило; те же мягкие изгибы нежных рук, тот же четко очерченный подбородок, высокий чистый лоб, кожа, не нуждающаяся в румянах. От нее исходил легкий и чарующий аромат. Идя рядом с ней и ощущая прикосновение ее руки, Ришелье испытывал неясное волнение.

Они прошли в галерею, увешанную картинами художников, которым покровительствовал королевский министр.

— А у вас неплохой вкус, господин кардинал! — протянула Мари неопределенным тоном, в котором можно было расслышать и удивление, и насмешку.

Она останавливалась перед каждым полотном, рассматривая аллегории, и надолго задержалась перед портретом королевской четы, изображенной на балконе Лувра.

Ришелье же смотрел на нее, наслаждаясь этой одной, подвижной и постоянно меняющейся картиной. Ему вдруг пришло в голову, что, в конце концов, ему всего-то сорок шесть лет, а ее муж десятью годами старше, и…

Но он опомнился и стряхнул с себя наваждение.

Пройдя через несколько пышно украшенных гостиных, они очутились в небольшом кабинете с массивным бюро, покойными креслами, кушеткой в углу и книжными шкафами вдоль стен.

— Прошу извинить, что принимаю вас здесь, но дело, по которому я позволил себе вас побеспокоить, весьма неотложное и чрезвычайной важности, — деловым тоном сказал кардинал, предлагая герцогине кресло у стола.

Затем он сообщил ей о том, о чем она, скорее всего, уже знала: Гастон, обратившийся за поддержкой к Карлу Лотарингскому, неожиданно пленил сердце его шестнадцатилетней сестры Маргариты; правда, он и сам был ею очарован. Карл обещал ему военную помощь, если он женится на его сестре, — условие, на которое герцог Орлеанский с радостью согласился. Итак, над королевством нависла угроза иностранного вторжения; кроме того, и над головой Анны Австрийской вновь сгустились тучи. Врач Сеналь, присланный из Лотарингии с письмом к ней от госпожи дю Фаржи, был арестован и заключен в Бастилию; в перехваченном письме, которое удалось расшифровать, говорилось о том, что королю вряд ли дожить до августа, а когда Гастон воссядет на троне, он уже сам будет решать, на ком ему жениться. Людовик пришел в ярость и хотел вызвать жену на Совет, чтобы зачитать это письмо в ее присутствии, но Ришелье его отговорил: в последнее время королева испытывала по утрам тошноту и частые головокружения, не стоит подвергать ее сильным переживаниям, мало ли что…

— Но что же могу сделать я? — с деланным удивлением подняла брови герцогиня.

— Вы напишете письмо герцогу Лотарингскому, — сказал кардинал, подвигая ей бумагу и открывая чернильницу, — в котором убедите его не оказывать поддержки его высочеству, а также в том, что брак, не одобренный его величеством, окажется недействительным.

— Как, прямо сейчас? — воскликнула Мари, когда Ришелье изящным движением подал ей перо. — Письма к мужчинам требуют вдохновения, я должна все обдумать.

— Я помогу вам, — спокойно сказал кардинал, оставив без внимания ее кокетливый взгляд. — Итак, пишите: «Милостивый государь…»

Герцогиня вздохнула и обмакнула перо в чернила.

Когда письмо было готово, Ришелье сам присыпал его песком, затем наскоро пробежал глазами, сложил, накапал воску со свечи. Мари приложила свою печать.

Кардинал проводил ее до дверей, высказав надежду увидеться с ней при более приятных обстоятельствах. Мари очаровательно улыбнулась ему на прощанье и упорхнула. Когда двери за ней закрылись, Ришелье птицей взлетел по лестнице, хотя еще сегодня утром жаловался своему врачу на прострел в пояснице.