Амфитрион - Дмитрий Дикий

Митя от всего сердца поблагодарил новых друзей из валенсийского «Херца» и клятвенно пообещал зайти завтра. Выйдя из аэропорта, он побродил по городу, на всякий случай проверил, не следят ли за ним продажные шлюхи мирового рент-а-карного бизнеса, на скорую руку проглотил в ресторанчике «Дон Родриго» джентльменский набор из гаспачо и паэльи (климат Валенсии позволяет есть холодные супы и горячую паэлью даже в декабре), присмотрел себе какого-то подозрительно выглядящего махо и небрежным жестом специалиста по ковбойским фильмам показал, что не прочь угостить его текилой. Махо кое-как говорил по-английски, и Митя счел это добрым знаком. Как только Хесус достаточно напился красной валенсийской граначи (он со всей очевидностью предпочитал ее текиле), Митя послал его в офис компании Ogarev за машиной – для поездки всего лишь в Торренте, на запад от Валенсии, а не на юг, где находилась желанная Хатива.

Через полчаса Хесус вернулся. Под левым глазом у него быстро наливался желвак, а на всем теле лежала некая интернациональная печать недоумения. Пробормотав что-то, в чем Митя разобрал только слово Anfitrión («Хозяин»), произнесенное с заглавной буквы, Хесус возвел глаза горе, красноречиво изобразил, что за беспокойство можно было бы добавить на угощение и намекнул, что пришло время крепкого. Митя повиновался.

Хозяин, значит. Чего-то в этом роде можно было ожидать. Тем хуже. Если уж сражаться за честь прекрасной дамы, то с драконом, а не с пьяным солдатом. Эх…

Митя все-таки заночевал в Валенсии. Половину следующего дня ему пришлось убить на то, чтобы скрыться от Хесуса, пытавшегося что-то безвозмездно объяснить (сегодня почему-то по-валенсийски), и повсюду мерещившихся ему инфернальных агентов Hertz и Ogarev. Во время сиесты он отыскал на окраине города мальчишку на «фиате», произведенном в прошлом тысячелетии, посулил златые горы, половину которых отдал задатком, и отправился в Хативу. В постоянном обеспокоенном бормотании парня (водителя звали Рамоном) Митя с трудом разобрал несколько понятных слов – что-то про юность и безопасность. Хозяин Хативы, дескать, детей не трогает. «Сколько ж тебе лет, – подумал Митя, ребенок ты эдакий, – шестнадцать? Семнадцать?» Что-то подсказывало Мите, что таинственный «хозяин» при надобности съел бы и шестнадцатилетнего подростка. Помимо этого соображения, в пути Митя успел отдаться и тяжким этимологическим думам: он осознал, что слово anfitrión, которым местные называли хозяина, наверняка происходило от фиванского военачальника Амфитриона, воспитателя Геракла, и означало «угрожающий обеим сторонам». «Охохонюшки», – сказал Митя вслух. Это вызвало новое нервное словоизвержение со стороны водительского сиденья.

Дорога из города Хатива шла к старому замку наверх, и по мере приближения к цели Мите становилось все больше не по себе. Кажется, он вознамерился сражаться с драконом на его территории – то есть по правилам, которые дракону были ведомы куда лучше, чем Мите. За границами города им не встретилось на дорогах ни одной машины, азимняя темнота изготовилась, того и гляди, кинуться на старенький «фиат». В редких поселениях по дороге людей было видно немного, и все они провожали «фиат» Рамона долгими взглядами, полными искренней заинтересованности. Почему-то это не вселяло храбрости. Однако наш искатель приключений успел заметить и удивиться, что едва ли не безлюдная местность выглядела неожиданно благополучной и ухоженной, а дорога имела отличное покрытие – хоть гоняй по ней Формулу-1.

И тут они доехали до стены. Стена тянулась налево и направо сколько хватало взгляда и была совершенно прозрачной. Рамон изумленно начал тормозить. Ворот в стене не было, с изящной простотой природного явления она пересекала чудесную дорогу, словно была рекой или опустившимся ночным туманом. Митя, не сказав Рамону ни слова, открыл дверь и вышел наружу. Воздух вокруг был упоителен, и Митя вдохнул так, как будто московская зима, из которой он примчался в Испанию, тянулась для него две-три жизни. Такого нежного травяного медового запаха не было ни в Мадриде, ни в Валенсии, ни по дороге, когда они останавливались размяться и перекусить.

Сочетание долгожданного аромата благословенной цветущей земли и осознание того, что аромат этот принадлежал застенному пространству и донесся до Рамонова «фиата» лишь потому, что тот чуть не разбил старый нос о прозрачную преграду, наполнило Митю… грустью. После дней и ночей с приступами отчаяния, стыда и злобы, приливами свирепой жажды крови и уничтожения, на него опустилась такая неподъемная глыба грусти, что мистер Дикий, привычно ощутив распухший комок в горле, вернулся к Рамону. Он отдал отважному водителю вторую часть золотых гор, так и не говоря ни слова, забрал с заднего сиденья свою минималистскую сумку, прижал к груди черную папку, которую не выпускал из рук всю дорогу от Нового Арбата до Хативы, и пошел вдоль стены. «Фиат», прощально рыкнув, с готовностью сдал назад, развернулся и спустя минуту-другую исчез из вида. А Митя, которому, по-видимому, предстояло заночевать тут, под этим синеющим небом, подошел к стене там, где за ней цвел какой-то невероятной красоты куст с белыми ласковыми цветами, прижался к прохладной преграде руками и лбом, чтобы получше разглядеть это чудо… и прошел.

От цветущего куста («…камелии», – вкрадчиво подсказал флорист внутри, вспомнивший недавнюю иллюстрацию рецензии на «Травиату» в родном журнале) столбового тракта к замку не было. А замок все-таки был виден – наверху горы, старый, неприветливый, готовый отражать осады. Тянулась к нему по холму и подъездная дорога, прикрытая не менее мрачными и очень серьезными стенами, через равные промежутки усаженная зубцами. «Просто китайская стена какая-то», – подумал Митя, но быстро понял, что оборонительные стены во всем мире приблизительно одинаковы: тянутся по высоткам и позволяют простреливать низлежащую землю. Мите пронзительно захотелось, чтобы его, очень хорошо различимого на этой совершенно плоской и не заросшей лесом местности, со стены или из замка никто не простреливал. Заходящее солнце, из любопытства замедлившее схождение за холм, с готовностью вызолотило одно высокое окно в цитадели – как будто там зажглось другое светило, гораздо более яркое, чем уходившее спать. «Там Александр писал свой трактат», – решил Митя и пошел на свет.

Но если читатель уже изготовился наблюдать за тем, как натренированный событиями последнего времени герой наш отважно войдет в зловещее логово врага, мы вынуждены его разочаровать. Взобравшись на ближайшую возвышенность, Митя с промежуточной гордостью покорителя вершин оглядел пройденный путь. Он увидел, что никакой стены вокруг Хативы нет, даже эфемерной, определил дорогу, по которой доставил его на место юный Рамон, китайским веером пустил взгляд дальше и охватил взором все владение Заказчика целиком – за исключением части, закрытой собственно замком. На удобной площадке неподалеку от древних и открытых ворот цитадели стояло несколько машин разной степени дороговизны и элегантности. Митя узнал знакомый по Крапивенскому переулку лиловый «плимут», не поверил своим глазам, поднял к ним увенчанное омнитеком запястье, выпустил увеличительную пленку, взглянул в нее и прочел номер: S4CFW-2. Это был другой «плимут»: в номере московского двойка не значилась. «Хм… – подумал Митя, – московский-то Prawler, получается, важнее?..» И тут он услышал женский смех.