Остров кошмаров. Томагавки и алмазы - Александр Бушков

(Едва ли не сразу после ареста Харди на его дом напали и устроили погром члены союза «Церковь и король». Миссис Харди испытала такое потрясение, что у нее начались преждевременные роды, и она умерла.)

Первым судили Харди. Присяжные оказались в трудной ситуации: с одной стороны, они прекрасно понимали, что властям нужен обвинительный приговор, с другой – прекрасно помнили, что наказание за государственную измену осталось тем же, что в Средневековье: подвешивание не до смерти, потрошение, сожжение внутренностей и четвертование. Для конца XVIII в. это было уже чересчур. Присяжные заседали три часа. Напряжение было такое, что старшина присяжных, выйдя из совещательной комнаты, произнес «невиновен» шепотом и упал в обморок. Толпа лондонцев пронесла Харди на руках по улицам столицы. Точно так же присяжные (за что им честь и хвала) оправдали еще двух арестованных. Власти были в ярости, но ничего поделать не могли: очень уж давним и фундаментальным институтом был суд присяжных, «пересуживать» его решения не полагалось, неизвестно ни одного такого случая. На это не решались даже самые тиранистые короли в эпоху абсолютизма. Так что остальных девятерых «заговорщиков» выпустили на свободу без всякого суда.

Однако для ЛКО настали тяжелые времена. Во Франции начался кровавый революционный террор, заработали гильотины – и многие (еще и в результате умелой информационной войны, развязанной спецслужбами) от общества отошли. В 1793 г. началась война с Францией, и страну захлестнула мутная волна ура-патриотизма (опять-таки умело подогреваемого). Любые радикальные или просто реформаторские призывы наподобие деятельности ЛКО очень многие стали воспринимать как «профранцузские настроения», а те, кто подурнее, считали членов ЛКО «агентами Робеспьера».

Власти ужесточили репрессивное законодательство. В 1795 и 1796 гг. было принято два новых закона (самым демократическим образом, путем голосования в парламенте!), по которым:

1. Уголовно наказуемыми по статье «государственная измена» отныне могли считаться любые заявления, как устные, так и письменные, сделанные «с целью возбуждения ненависти к правительству».

(Как легко догадаться, возбуждается ли к нему ненависть, определяло само правительство.)

2. Запрещались все лекции, выступления, закрывались все места публичных собраний, за исключением тех, что проводились после получения особого разрешения от магистрата.

(Как легко догадаться, магистраты выдавали разрешения с большим разбором, а обжаловать их отказы было попросту негде.)

3. По малейшему подозрению подлежали немедленному закрытию все таверны и «иные места», используемые в целях радикальной деятельности.

(Как легко догадаться, степень радикальности определяли опять-таки власти.)

В ЛКО начались и внутренние разногласия, начался массовый отток членов. Чему способствовала еще деятельность во множестве засланных в общество стукачей и провокаторов. В 1799 г. правительство вообще запретило его деятельность, объявив членство в ЛКО противозаконным. ЛКО перестало существовать. Наиболее боевитые его активисты продолжали действовать в подполье – многие из них оказались за решеткой или в ссылке. Томас Харди вернулся к прежнему ремеслу – открыл обувную мастерскую и от политики отошел совершенно.

Властям казалось, что тишина и благолепие – навсегда…

В интереснейшем историко-приключенческом романе З. Шишовой «Джек-Соломинка» о мятеже Уота Тайлера главная героиня, возлюбленная уже казненного Джека Строу, помогает крестьянам хоронить их казненных родственников.

«Земля здесь была сухая, затоптанная и заезженная – обычная нищая придорожная земля с кое-где торчащими побегами общипанного кустарника.

А вот копни раз лопатой, и ты увидишь, что тут же, под ней, кипят, клубясь, корни, свиваясь и развиваясь, как змеи. Они мешают железу проникнуть вглубь, они скрипят и рвутся под лопатой, а их так много, и, главное, это так неожиданно».

И, глядя на эти корни, героиня размышляет:

«Вы уж, конечно, не ждали, господа дворяне, того, что случилось в Повереле! Вы отобрали у мужиков королевские грамоты и на всех дорогах поставили дозоры из рыцарского ополчения. Вся Англия казалась вам пустой и гладкой, как эта придорожная земля. И все-таки парнишка из сотни Уэй, которому едва минуло восемнадцать лет, тайком пробрался из Лондона в Эссекс.

Он видел казнь Джека Строу, он собрал мужиков в Биллирикэе и Повереле, и они поклялись „или добиться свободы, или умереть за нее!“

И через четыре дня снова поднялся весь Эссекс.

Томас Удсток, граф Бэкингем и Томас Перси, окружив мужиков в лесу, перебили их без всякой жалости и сровняли с землею их дома, Джона Бола четвертовали в Сент-Олбансе, но под землей все-таки клубятся корни!»

Уж простите мне эту маленькую слабость – обширное цитирование, но я на него порой иду, когда уверен, что это пойдет на пользу книге. Кто считает иначе, пусть иначе и пишет, тут уж каждый сам себе хозяин, а читатель вправе высказывать свое мнение.

Так вот, в конце XVIII в. происходило то же самое. Властям вся Англия казалась «пустой и гладкой». Но под землей клубились корни. Прошло каких-то десять с лишним лет – и в Англии полыхнули такие пожарища и громыхнули такие бунты, каких давно, очень давно не случалось.

Но об этом подробно – в следующей книге.

Приведу еще одну обширную цитату из того же романа. На мой взгляд, она просто необходима, потому что великолепно иллюстрирует кое-какие аспекты вековой ненависти простого народа к знатным господам, порой взрывавшейся мятежами, сотрясавшими всю Англию. Возможно, кто-то со мной согласится.

«Господа отлично умели разговаривать на французском языке, на нем же составляли письма и документы, а в церквах слушали латинские проповеди, в которых мужики не разбирали ни слова. Они мало интересовались мужицкими пословицами и поговорками, а между тем некоторые из них господам не мешало бы знать!

„Не сгибай чрезмерно кочерги, потому что, разогнувшись, она тебя же хлопнет по лбу“, „Не руби сук, на котором сидишь“, „Не бросай грязи в колодец, который дает тебе воду“, „Не разводи под собою огня“ – и много еще других пословиц следовало бы знать господам.

А они в течение сотен лет бросали грязь в колодцы, откуда сами черпали воду, без устали рубили сук, на котором сидели, а что касается кочерги, то они ее перегнули до отказа, и, разогнувшись, она ударила по ним же и при том с такой силой, что они не скоро придут в себя».

Вообще-то это касается не одной Англии, а любой страны, где были господа и мужики, причем и не одной Европы. Везде, где были господа, как бы они ни звались, они перегибали кочергу – и мужики, как бы они ни звались, хватались за вилы и топоры…

И однажды очередная до предела согнутая кочерга со свистом распрямилась. Причем та, от которой никто такого поведения не ожидал…

Я уже подробно рассказывал о собачьей жизни британских военных моряков – постоянные унижения, почти тюремный режим, отвратительная еда (к тому же скудная), порки плеткой-девятихвосткой, порой со смертельными исходами. Легко догадаться, что ненависть матросов к командирам копилась, копилась, копилась… Случалось, правда, очень редко, что появлялись «белые вороны» – командиры, старавшиеся относиться к матросам справедливо и человечно. Вот этих едва ли не боготворили и готовы были пойти за ними хоть в пекло. Вот только очень мало было таких, справедливых…