Воскреснуть, чтобы снова умереть - Ольга Геннадьевна Володарская

— Он такой богатый?

— Сразу и не скажешь, да? Но сейф есть. Простейший. В кабинете нашего директора такой стоял, я его чинил пару раз. Код к нему для меня подобрать — раз плюнуть.

— Ты к чему ведешь? — напрягся Палыч.

— Вот он, наш шанс разбогатеть!

— Ты предлагаешь ограбить Якута?

— Почему нет? Сейчас это стало почти нормой! Все друг друга кидают, обворовывают…

— Избивают, пытают, убивают тоже в каждом дворе! Ты и на это готов?

— Нет, что ты, — протестующе замахал руками Боксер. — Мы проникнем в дом, когда в нем никого не будет. Я отключу сигнализацию, открою сейф, мы возьмем алмазы и быстро свалим.

— С чего ты решил, что там алмазы?

— Якут на прииске работал мастером бурового участка. И вдруг бросил все и умотал на другой конец страны, чтобы жить в дряхлом арендованном доме и на рынке старье принимать? Явно же не с пустыми руками переехал. Иначе не боялся бы так…

Палыч тогда разругался с Боксером. Послал его. Но когда эмоции поутихли, стал всерьез раздумывать над предложением друга. Неделю спустя он пришел к нему, чтобы сказать:

— Я согласен! Но нам нужна помощь бывалого человека. Вдвоем мы не справимся.

— Латыша в долю взять и я хотел. Но ждал, когда ты согласишься. Или втроем идти на дело, или не идти вовсе.

Гошан выслушал друзей и задумчиво протянул:

— Запалиться можем.

— Каким образом? — поинтересовался Боксер, который считал свой план безупречным.

— Ты устанавливал сигнализацию в доме, значит, станешь первым подозреваемым. Через тебя выйдут на нас. И все, прощай свобода!

— Позаботимся об алиби, и прокуратура ничего не докажет.

— Наивный, — тяжко вздохнул Латыш. — Тебя менты отмудохают так, что ты на себя не только ограбление возьмешь, но и убийство американского президента Кеннеди. И подельников сдашь, так что мы с Палычем за тобой паровозиком…

— Я к ударам привык — боксер как-никак. А еще я ваш кровный друг. Это больше, чем брат. И никогда не сдам ни тебя, ни Палыча. Мы в одиннадцать лет клятву дали и будем ей верными. Согласны?

Оба кивнули.

— Тогда давайте разработаем план. Якут с семьей в эту пятницу идет на день рождения (я крутился на рынке, слышал это), дом будет пустовать несколько часов. Я набросал его план, вот смотрите…

Они составили план и договорились встретиться в пятницу в условленном месте. Боксер и Палыч пришли, а Латыш нет.

— Струсил? — предположил Иван. — Оказался не так крут?

— От алмазов Латыш ни за что не отказался бы.

— Значит, что-то случилось.

— И что будем делать? Переносить операцию?

— Еще раз я не решусь на преступление, — честно признался Палыч, которого трясло со вчерашнего дня. — Нужно следовать плану, но без Латыша. Мы и вдвоем справимся.

— А кто на шухер встанет? Он должен был.

— На месте разберемся. Пошли уже, а то я или в обморок упаду, или убегу.

Они подошли к дому. Тот стоял на отшибе, и можно было не таиться.

— Сигнализация не включена, — сообщил Боксер.

— Забыли сделать это? Или просто никуда не ушли? Может, ребенок заболел и они дома остались?

— Якут торжество не пропустил бы. Его точно нет дома.

— Не будем же мы на женщину нападать?

— Связать ее можно…

— Отказываюсь! Если кто-то дома, мы уходим. — И шагнул к двери, чтобы постучать. — Назовусь проповедником, если мне откроют.

Но не открыли. В доме стояла тишина.

— Ушли, значит, — выдохнул Палыч. — А про сигнализацию забыли.

— Вот и ставь ее людям…

Они забрались в дом через окно, которое приметил Боксер, и сразу двинулись в комнату с сейфом. Она именовалась залом. Были еще спальня и кухня-гостиная с огромной изразцовой печкой — единственным украшением этого ветхого дома. Палыч прикоснулся к ней: теплая. А на столе чашки не убранные, ложки. Так себе хозяйка, красавица жена.

Едва он об этом подумал, как увидел ее… Красавицу жену! Она лежала на полу возле печки. На губах широкий черный скотч, на длинных каштановых волосах кровь, а из груди торчит огромный кухонный нож.

Палыч вскрикнул. Но Боксер никак на это не отреагировал. Он онемел от увиденного: в зале на кресле сидел Якут. Со связанными за спиной руками. Его рыжая голова была опущена на грудь. Та вся залита кровью. На животе (он был виден через дыру на майке) множественные раны. Якута пытали прежде, чем убить. Зачем? Чтобы узнать код от сейфа, конечно. Сейчас он закрыт, но его явно открывали. Как Боксер это понял? Никак, он просто догадался. Даже если Якут выдержал пытки, он все рассказал, когда угроза нависла над его женой и ребенком…

— Где мальчик? — услышал он дрожащий голос Палыча. — Неужели и его?

Плач, что раздался из спальни, был ответом. Нет, ребенка пощадили. Да и зачем убивать его? Он маленький, еще ничего не понимает.

…Милиция приехала так быстро, что Палыч с Боксером не успели даже проверить, что с мальчиком. Ворвались в дом, повалили друзей на пол, «окольцевали». Сработала другая сигнализация или ментов кто-то вызвал? И куда подевался Латыш?

— Это он, Палыч! — кричал Боксер. — Он нас подставил! Чтобы все забрать и не оставить свидетелей…

— Он не мог. Мы клятву давали, — не соглашался с ним Палыч.

Латыша объявили в розыск, но так и не нашли. Боксер сдал его, потому что подозревал так называемого друга. А когда оказалось, что на орудиях убийств отпечатки их пальцев, уверился в этом. Латыш стянул у каждого из друзей по ножу, чтобы оставить их на месте жесточайшего преступления. Из сейфа он забрал не все. Деньги и золотишко оставил, будто его и не открывали. Но Боксер не сомневался, что там имелись алмазы, и вот их-то он и прихватил. После чего покинул дом, где-то схоронился, а когда друзья забрались в дом, добежал до телефона-автомата и вызвал ментов.

Грозило Боксеру и Палычу от двадцати до пожизненного. Оба до последнего не верили в то, что их могут посадить. Все чуда ждали! Адвоката-волшебника или гениального детектива. Кто-то же должен спасать невиновных? Поняв, что чуда не случится, Боксер повесился. Как-то умудрился сделать это в камере. И Палыч пошел под суд один.

Вину свою он отрицал. Но и на Латыша ее не сваливал. Палыч продолжал верить в их кровную дружбу!

Глава 4

Он плохо спал. Все из-за желудка: Палыч в него столько непривычной пищи закидывал в эту поездку, что довел-таки свой терпеливый орган до бунта. В уборную вставал раз пять за ночь, но к