Анабиоз. Ковчег - Иван Кузнецов

Наконец, кольца света остались позади, и мы оказали ровно там, где хотели: рядом с гигантскими цистернами.

Тихо.

Над головой — черное небо, расчерченное падающими звездами.

Ночь среди белого дня — сильное впечатление.

Сан Саныч приказал проверить содержимое цистерн. Мы убили четверть часа, борясь с заржавевшими люками и забирая пробы вязкой черной жидкости…

В город выбрались без проблем. Пунктирная линия на карте на поверку оказалась не монолитной: мнимый внутренний барьер состоял из двух, с довольно широким проходом посередине. Грузовик пройдет без проблем. Так что, если топливо сочтут годным, трудностей с транспортировкой не будет.

Конечно, если найдутся люди, готовые работать там, где день пролетает за три часа…

Пройдя перекресток, мы свернули на Алма-Атинскую и вскоре увидели отблески костра.

— О! А мы уж думали, вам конец! — радостно выдал молодой солдат вместо приветствия.

Проснулся задремавший Пичугин и немедленно полез с расспросами. Остальные — что солдаты, что ученые — сгрудились вокруг. Рассказ о хроновыверте встретили прохладно. Попросту говоря, нам не поверили. Пичугин долго требовал, чтобы мы признались в розыгрыше и перевели подкрученные стрелки часов обратно. Так и не выбив из нас признания, он, в конце концов, с досадой махнул рукой и перешел к частностям. Главным объектом интереса стал я — человек, побывавший за внутренней стеной света.

Игорь из дискуссии самоустранился, неуклюже присел возле костра и уставился на огонь. Судя по неестественной позе, простым синяком на ребрах он не отделался.

Мой рассказ Пичугина не удовлетворил. По его мнению, он слишком смахивал на сцену из фантастического фильма. В ответ я спросил: что именно он ожидал услышать? Рассказывать, как меня затащил пес, я не стал. Версия о том, что я поскользнулся на смазке, звучала достовернее. Никто и не подумал, что вся смазка, попавшая на пол, если она там и была, должна была давно высохнуть и окаменеть. Ну, а выстрелы — что выстрелы… Вы же сами видели тут стаю. Тупой пес заскочил за барьер, и Игорь подстрелил его во избежание… Нормальная версия.

Поняв, что больше из меня не выжать, Пичугин все внимание переключил на карту. Потребовал нанести наш маршрут и нарисовать все встреченные барьеры. Я воспользовался паузой и, пока остальные упражнялись в топографии, подсел к Игорю.

— Болит?

— Ребро. Кажется, трещина или перелом. — Игорь косо посмотрел в мою сторону. На скуле у него разлилась лиловая гематома.

— Спасибо.

— Да ладно, Коль. Сколько мы друг друга в «Лефт фор дэд» поднимали.

Я через силу улыбнулся вялой шутке.

— Ты всегда был командным игроком.

— Да ладно, — повторил Игорь. Криво улыбнулся. — Ты бы тоже за мной пошел. Что я, не знаю?

Я отвел глаза, посмотрел на пляшущие языки пламени. Пошел бы? Наверное, пошел. Это ж не на амбразуру кидаться. Впереди ждала неизвестность, и что бы ни болтали всякие умники, неизвестность лучше верной смерти.

— Коля, это ведь тот самый пес? — тихо спросил Игорь после паузы.

— Да.

— Откуда он взялся?

— Не знаю. Ты его убил?

— Убил. — Игорь подобрал сухую веточку и кинул в костер. — Убил и добил. Не поверишь, я испугался. Никогда собак не боялся, а тут, когда его узнал, страшно стало. Сейчас думаю, может и не стоило его убивать.

— Может быть. — Тема вдруг стала мне неприятна до тошноты.

— Коль, сколько их было?

— Кого?

— Ну, этих… барьеров. — Игорь отправил в огонь очередную щепку. — Мы не один пересекли — это точно. Сначала мне показалось — два, но теперь мерещится, что три.

Я вдруг отчетливо вспомнил, как после падения в свет на миг воцарилась темнота. Потом вспыхнуло вновь, и опять свет сменился мимолетной тьмой — стоящие подряд стены света, между которыми считанные сантиметры?.. Почему бы и нет? Далеко не так безумно, как разлившаяся посреди белого дня ночь.

— Не знаю. Я глаза закрыл. Там какие-то вспышки были. Кажется, всего три.

— Ага. — Игорь осторожно оперся о локоть и растянулся на холодной земле. — Я немного посплю. Когда эти наболтаются, разбудишь, ладно? Тут где-то есть надежная квартира. Наверное, мы туда пойдем, не всю же ночь посреди поля торчать.

— Хорошо.

Я подобрал и отправил в костер веточку. Она занялась и вспыхнула. Янтарные язычки заплясали на ней, как искры в пресловутых мерцающих стенах.

Что же вы такое, черт вас побери?

Что?

— Все в порядке? Жалоб нет?

— Вроде нет.

— Прекрасно, голубчик, прекрасно. Маечку повыше.

Хитроглазый усатый доктор протер стетоскоп и занялся прослушиванием моих легких. Стетоскоп сменился тонометром. Затем док поводил перед глазами молоточком, деловито постучал по коленке и бегло осмотрел ухо-горло-нос.

Как по мне, в осмотре не было никакой необходимости. По мнению дока — тоже. Но распоряжение подписал лично Коршунов, так что выбирать не приходилось. Два раза в день я без очереди заявлялся в кабинет врача, краснел под обжигающими взглядами больных и характерным подергиванием ноги демонстрировал отличные рефлексы.

— Кошмары не мучают? Стул хороший? Голова не кружится?..

Доктор сделал запись в тетради и погладил округлый животик. В наши дни похвастать таким могли немногие. Злоехидный Гиппократ ряшку не только не растерял, но и нарастил.

— Откуда столько злобы? — пробормотал я, натягивая куртку.

Меня била дрожь, несмотря на растопленную печку, в кабинете было прохладно.

— Профессия, знаете ли, обязывает. — Док отложил карандаш и залихватски пригладил усы. — Это не злоба. Жесткость, цинизм, правда-матка в глаза.

У меня было стойкое ощущение, что доктор надо мной посмеивается.

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул Вержбицкий. Глаза сонные, волосы нестриженые.

— Легок на помине. — Я приветственно махнул рукой. — Заходи, я всё.

— Привет.

Игорь зашел и прикрыл за собой дверь.

— Здравствуй-здравствуй, Игорек. — Доктор снова принялся протирать стетоскоп.

— Привет, Гиппо…

Я спешно покинул комнату. Эти двое друг друга терпеть не могли. Я пару раз присутствовал при их разговорах — яд в каждом слове, причем в смертельных дозах. Профессиональная ревность, что ли?

Продолжая зябко кутаться, я выскочил наружу и быстро зашагал в сторону Самарской площади. В последнее время у меня появилась дурацкая привычка приходить в последнюю минуту… Последнее время, последняя минута — неоптимистичные какие-то тавтологии… И вроде слежу за временем, стараюсь выходить в срок, а все равно постоянно опаздываю. Обязанности, чертовы обязанности, которых с каждым днем все больше: Коля сделай то, Коля сделай это, и никакого света в конце туннеля.