Японская новелла 1960-1970 - Кобо Абэ

своих красоток подальше. Японские журналы всем в диковинку, сразу начнут листать и увидят эти противные фото.

— А что тут особенного? В любой стране есть такие журналы, и их всегда с удовольствием смотрят.

— Оставь это удовольствие для мужских вечеринок.

— Какая щепетильность! Женщины сами обожают себя показывать…

Юри открыла входную дверь.

Это был Фрэнк Стейн. В коричневой вельветовой куртке и сапогах со шнуровкой.

— Явился в таком виде, как было приказано. Но вы, Юри, разоделись в пух и прах.

— Понимаете, в чем дело… Очень нескладно все получается… Неожиданно позвонила старшая сестра, она здесь проездом, у нее несколько часов свободного времени. И мне необходимо с ней повидаться. Ничего, что я уйду?

— Как нехорошо! Вы, наверно, хотели пригласить ее сюда…

— Что вы: она ведь не одна, со знакомым. Просто у нее есть пара свободных часов. Она ждет в аэропорту пересадки на другой самолет. И я…

— А как же Такэси?

— Для меня бридж приятнее всех семейных встреч. И кроме того, мне жутко везет, если жены нет рядом.

— Значит, все в порядке! А вы, Фрэнк, садитесь, располагайтесь. Я не очень спешу, поболтаю немного со всеми, а потом уж уйду.

Фрэнк вызывающе взглянул на Юри.

— А Жаль! Ведь сегодня, кажется, будет Ронда…

— Да. И Саша тоже, — сухо сказала Юри. — Я отлично понимаю вас с Такэси, но ничего не могу поделать.

— Ну, Саша-то будет под надзором своего священника, — усмехнулся Фрэнк.

— Говорят, теперь модно отрезать какую-нибудь часть тела вьетконговцев и привозить домой как военный трофей, — произнес Такэси, полностью игнорируя предыдущий разговор.

— Неужели?! Впрочем, очень может быть. Война во все эпохи одинакова. И мужчины одинаковы — им бы насиловать да убивать. Тем более если за это не посадят на электрический стул. Но, Такэси, предупреждаю тебя, если ты заговоришь при своих гостях о Вьетнаме, никто не станет высказывать откровенно свое мнение. Давай будем гадать по выражению лиц, ладно? Хотя тут и гадать нечего — японцы ощетинятся, а американцы замкнутся, уйдут каждый в свою раковину. Один только священник Баранов воспользуется случаем и произнесет длинную речь. У него есть хорошая защита — бог. Что бы он ни говорил, что бы ни думал на самом деле, а бог тут как тут, глаголет устами Баранова — не убий! И никто ничего не сможет возразить. Удобная штука бог! Саша будет слушать священника с усмешкой, вспоминая, каков он был в постели, а потом — приличия ради и вопреки логике заявит, что всегда ненавидела войну… Война… Поди разберись, кто как к ней относится… Взять хотя бы университетских преподавателей. Половина явно сочувствует этой войне. Две трети остальных делают вид, что подобные вопросы вне их компетенции, а одна треть выкрикивает антивоенные лозунги, уподобляясь уродливой девице, которая хватает за ноги удирающего от нее мужчину. А на самом деле большинству на все наплевать — что бы там ни происходило, лишь бы нас не трогали! А если тронут, то есть возьмут в солдаты, что ж, мы постараемся выбирать такие местечки, где пули свистят не так громко…

— Не понимаю, — сказала Юри, — почему вы, американцы, на каждом слове повторяете «…когда мы красиво, с достоинством выйдем из этой войны…». Вы ведь постоянно издеваетесь над высокомерием британцев, а сами никак не можете отделаться от ковбойского самолюбования времен первых поселенцев.

— Наверно, потому, что в нас живет упрямство джентльменов Юга, самоуверенность Дальнего Запада, завистливость северян и эгоизм восточных штатов… А я космополит. Да и вы хоть и японцы, но самые настоящие безродные скитальцы.

— Значит, мы найдем общий язык. И вообще, все, кто тут сегодня соберется: и Саша, и Йокота-сан, и другие — очень похожи друг на друга.

— И все же я бы вам посоветовал не доверять посторонним! — заключил Фрэнк и пронзительным взглядом уставился на Юри.

— Черт знает что! Оказывается, даже мы, иностранцы, подлежим мобилизации по категории С-4.

— Разве? Первый раз слышу. А я — по категории А-5.

— Конечно! У вас всегда и во всем категория А, да еще пятерка вдобавок. Иначе вы не можете, — сказала Юри.

— Это из-за корейской войны. Меня ведь тогда призывали.

— А не слишком ли жирно для вас иметь категорию А-5? Вы ведь даже не женаты.

— Но зато у меня двое детей!

— А ты разве их кормишь? — рассмеялся Такэси.

— Естественно, кормлю! У меня очень развито отцовское чувство.

— Учтите, — сказала Юри, — как только разговор коснется президентских выборов или вьетнамской войны, вечеринке конец.

— А если рассказывать благородно-непристойные анектоды, вечеринка затянется до самого утра, — парировал Такэси.

Фрэнк рассмеялся.

— Такэси, как только ты почувствуешь, что гости тебе осточертели, подними палец, и я заговорю о политике.

Вспомнив наконец о вежливости, подобающей хозяину дома, Такэси спросил:

— Как поживает Ронда? Верно, очень похорошела…

— Лучше скажи, как выгляжу я. Восстановилась ли моя сексуальная привлекательность? — Фрэнк потеребил лацкан вельветовой куртки.

— А разве она у вас была? — насмешливо спросила Юри.

— Вот тебе и на! Неужели не было? А я-то думал, что раньше…

— У вас, видно, плохая память. А у меня память отличная.

— Моя жена в последнее время стала приобретать светскость! — рассмеялся Такэси.

В смехе мужа Юри не почувствовала ничего, кроме безобидного подтрунивания.

— Юри, неужели у вас действительно хорошая память? Что-то не верится. Я ведь человек лирического склада, любитель красивых романов, так что…

Юри попыталась вспомнить, как было, когда она спала с Фрэнком, но не смогла. Во всяком случае, ни романа, ни лирики не было.

— Это ты-то человек лирического склада?! Не смеши! Ты прозаичен и обладаешь объективностью историка, который служит повелителю, находящемуся в зените власти, — сказал Такэси.

— Каждый человек старается осуществить свою мечту. Вот я и пытаюсь быть лиричным.

— Ну, это другое дело! А вы как, мадам? По-моему, одно время вы просто захлебывались от лирики, как истинный поэт, — сказал Такэси, взглянув на жену, и пошел в кухню за вином.

— Оказывается, вы до сих пор влюблены в Такэси, а он в вас.

— Если ваши наблюдения позволяют сделать вам такой вывод, значит, так оно и есть. Вы ведь обладаете объективностью историка, служащего повелителю.

— Вот именно! Оттого и страдаю. По-моему, муж и жена должны иметь убежище для совместного одиночества и свои собственные слова для беседы между собой. Иначе слишком уж все пусто. А меня постоянно вынуждали изъясняться общими фразами, и, когда мое терпение кончилось, я быстренько развелся.

Вернулся Такэси, передал Фрэнку бокал мартини.

— Ну как, я не слишком быстро? Успели объясниться?

— Ты отсутствовал как раз столько, сколько надо.

— А по-моему, слишком