Неукротимая Анжелика - Анн Голон

Тишина становилась гнетущей. Анжелика вдруг почувствовала на плечах ловкие руки молодого евнуха, снявшего покрывало, облекавшее грудь. Она оказалась обнажена до пояса, бледная под янтарным пламенем свечей. От внезапного испуга мелкие капельки пота усыпали кожу, придав ей перламутровый блеск.

Она отступила на шаг, но евнух уже убрал булавки, и волосы золотым каскадом хлынули на плечи. Инстинктивным жестом она подняла руки, как каждая женщина, заметившая, что внезапно распустился шиньон, и попыталась удержать шелковистую массу. В этом безотчетном движении она открыла крепкие, совершенной формы груди и явила исполненное потаенной прелести зрелище женщины, занятой своим туалетом.

По залу пробежал ропот. Итальянский корсар длинно выругался. Волна возбуждения и похоти всколыхнула это скопление кафтанов, мантий и мундиров.

Евнух Шамиль-бей решил, что его повелитель простит ему расточительность ради такого сокровища, и крикнул:

— Одиннадцать тысяч пиастров!

Старый суданский купец поднялся и произнес, как молитву, длиннейшую фразу. Эривян перевел:

— Одиннадцать тысяч пятьсот пиастров от бедного старца, который рискует всем своим достоянием во имя этой жемчужины, ради которой шейхи Аравии, раисы Эфиопии, суданские князья и даже повелители далекой земли Кампар в Африке будут сходить с ума.

Снова воцарилась тишина. С ужасом смотрела Анжелика на старого негра из дальних стран, который дерзостно отважился обойти двух столь могущественных покупателей.

Мальтийский рыцарь опустил длинные темные ресницы:

— Двенадцать тысяч пиастров, — молвил он.

— Тринадцать тысяч! — закричал Риом Мирза.

И снова испанец прибег к иронии:

— Вам кажется, что султан будет вам благодарен, если вы его разорите? Беспорядок в его финансах ни для кого не является тайной.

— Я говорю не от имени султана, а от моего собственного, — отвечал черкес. — Я хочу эту женщину.

Его черные глаза вперились в Анжелику.

— И в том, и в другом случае не рискуете ли вы головой? — настойчиво переспросил рыцарь.

Вместо ответа шейх нетерпеливо повторил:

— Тринадцать тысяч пиастров!

Дон Хозе вздохнул:

— Пятнадцать тысяч пиастров.

Раздался шепот. Шамиль-бей молчал, его грызла неуверенность. Надо ли подвергать расстройству свой бюджет на многие месяцы, чтобы, поддавшись искушению тщеславия, подарить гарему Солимана-Аги эту редкую жемчужину?..

— Шестнадцать тысяч! — крикнул Риом Мирза.

Но видно, и он начал ослабевать: ему пришлось стянуть каракулевую шапку и промокнуть вспотевший лоб.

— Кто больше? — прокричал оценщик и повторил призыв на многих языках.

Снова нависло молчание. Европейские корсары не раскрыли рта. Они сразу увидели, что торг вышел за пределы их притязаний. Проклятый д'Эскренвиль! Он сумел вытащить счастливый приз. С этой девицей он сможет не только выплатить долги, но и купить новое судно со всем экипажем.

— Кто даст больше? — повторил Эривян, обернувшись к дону Хозе.

— Шестнадцать тысяч пятьсот, — сухо отрезал тот.

Но шейх заупрямился:

— Семнадцать тысяч!

Цифры выстреливались как пули. Слова, звучащие по-французски, по-итальянски, по-гречески, с трудом доходили до сознания Анжелики. Она не могла уследить за происходящим, и ей стало страшно. Она видела, как застыло коричневое лицо дона Хозе, как побледнел байи де ла Марш. Она дрожала и пыталась закрыться волосами. Когда же кончится эта пытка?

Встал какой-то высоченный араб, закутанный в белый бурнус. Пройдя через весь зал легким шагом пантеры, сгибаясь в многочисленных приветствиях, он подошел к возвышению. Анжелика услышала, что оценщик назвал его Накер-Али. Под полосатым красно-белым тюрбаном зияли темные, как ночь, глаза. Лицо было смуглым, с орлиным носом и черной блестящей бородкой.

Не отрывая глаз от женщины, он достал из широкого мешочка на груди несколько предметов, которые разместил на ладони: это были самые красивые из драгоценных камней, привезенных им из недавнего путешествия в Индию: два сапфира, рубин величиной с лесной орех, изумруд, голубой берилл, опалы и бирюза. Другой рукой Накер-Али извлек маленькие весы бродячего ювелира, сделанные из иглы дикобраза, служащей коромыслом, и медного блюдца. На него он стал по одному класть камни. Эривян, склонившись над ним, перебирая губами и пальцами, занимался быстрыми и сложными расчетами. Наконец, он торжествующе возгласил:

— Двадцать тысяч пиастров!

Анжелика бросила панический взгляд на дона Хозе. Крайняя цифра, которую он обещал ей, была превышена. Байи де ла Марш взмолился, почти не понижая голоса:

— Брат, еще одно усилие!

Черкесский князь Риом Мирза буквально скрипел зубами. Он уже вышел из игры. Но невозможно было уступить великолепную француженку этому простоватому торговцу с Красного моря, чей гарем, пристроенный к какой-нибудь деревянной лавчонке Кандии или Александретты, должно быть, пропах прогорклым маслом и жареной саранчой. Он тоже набросился на мальтийского рыцаря, призывая высказаться не мешкая, иначе он убьет его. Дон Хозе, воздев очи к потолку с выражением мученика с алтарной стены какой-нибудь испанский церкви, переждал, пока черкес замолкнет, и бросил окончательное:

— Двадцать одна тысяча пиастров!

Турецкий правитель Кандии, лукаво сощурив глаза, вытянул из бороды чубук наргиле и мягко произнес:

— Двадцать одна тысяча пятьсот.

Взгляд дона Хозе уподобился отравленному кинжалу. Он был уверен, что турок не может оплатить подобный счет. Просто ему хотелось утереть нос посланцу христианского государства Мальты. У него возникло искушение устраниться и предоставить старому хитрецу самому разбираться со своими двадцать одной тысячей пятьсот ливрами и слишком красивой рабыней. Но отчаянные глаза Анжелики взволновали его, хотя он запрещал себе действовать по зову чувства.

Эривян, который тоже понимал, что последнее предложение было лишь шуткой, ловко вел торг. Он помедлил, дав правителю время пожалеть о своей выходке. Затем обернулся к комиссару Мальтийского ордена:

— Кто больше?

— Двадцать две тысячи, — сухо бросил дон Хозе де Альмада.

На этот раз тишина воцарилась надолго. Но Эривян не торопился сдать последние козыри. Он знал по опыту, что Страсть этих мужчин одолеет их коммерческую цепкость.

Дон Хозе де Альмада, боровшийся ради «дела», не мог привнести в торг азарт мужчины, охваченного желанием обладать своей добычей.

Араб Накер-Али, сидевший на корточках перед подиумом, завороженно глядел на пленницу. Его тонкие губы дрожали, и временами он подносил руку к кошельку, но замирал, колеблясь.

Евнух приблизился и потянул за булавку, удерживавшую последнее покрывало. Легкая ткань упала к ногам Анжелики.