Тревожные люди - Фредрик Бакман

– По-моему, Ру она не нравится, – вздохнула Юлия. – Она всегда найдет к чему придраться.

Рогер еще усерднее помешал дрова.

– Просто она боится, что не сможет как следует заботиться о тебе и ребенке. Скажи ей, что это глупости. Она боится, что не сможет закрепить плинтуса, а ты скажи ей, что, черт побери, всем когда-то приходится закреплять плинтус в первый раз. Всему можно научиться!

Юлия терпеливо слушала, глядя в камин. Рогер тоже посмотрел на огонь. Дрова, угольки, дым.

– Рогер, можно вам кое-что сказать? – прошептала она немного погодя.

– Угу.

– Вам не надо ничего доказывать Анне-Лене. И никому другому не надо. Вы значительный человек, сами по себе.

Они поковыряли горящие головешки. Оба молчали. Черт побери, и откуда только взялось столько дыма – все глаза разъело.

Раздался стук в дверь. Полицейский на лестнице наконец понял, что звонок не работает.

– Я открою, – предложила женщина с пистолетом.

– Нет! Вдруг это полиция! – воскликнула Ру.

– Это всего лишь разносчик пиццы, – робко сказала женщина.

– Вы с ума сошли? Полиция никогда не пустит разносчика пиццы в квартиру, где держат заложников! – возразила Ру. – Вы же вооружены и опасны!

– Я не опасна, – обиженно прошептала женщина.

– Не хотела вас обидеть, – извинилась Ру.

Рогер, сидевший возле камина, который дымил уже значительно меньше, поднялся и взмахнул поленом, словно оно было продолжением его руки.

– Ру права. Если вы откроете дверь, они вас убьют. Им открою я!

– Да, пусть Рогер откроет! – поторопилась с ответом Юлия, несколько смутив этим Рогера. – Кто знает, может, мы еще придумаем, как тебе убежать, а тогда надо, чтобы полиция не догадалась, что ты женщина. Все думают, что грабитель – это мужчина.

– Почему? – удивился Рогер.

– Потому что женщины обычно не такие чокнутые, – вовремя пришла на помощь Зара.

Женщина с пистолетом вздохнула. А Анна-Лена сделала крошечный шажок к середине гостиной и прошептала:

– Рогер, миленький, пожалуйста, не надо. Вдруг они будут стрелять?

Рогер, которому в глаза тотчас попал дым, успевший, по правде говоря, выветриться, не сказал ничего. Зато вперед выступил Леннарт:

– Была не была! Я открою! Давайте мне шапку, я притворюсь грабителем. Я ведь актер, играл в «Купце из Венеции» в местном театре.

– А разве она называется не «Венецианский купец»?

– Правда?

– О, я люблю эту пьесу, помню одну прекрасную цитату оттуда! Про свет! – воодушевленно произнесла Эстель, но цитаты так и не вспомнила.

– Господи боже мой, прекратите трепаться и сосредоточьтесь! – рявкнула Юлия, потому что в дверь снова постучали.

Леннарт кивнул и протянул руку.

– Дайте мне шапку и пистолет.

– Нет, мне, пойду я! – упрямо проворчал Рогер.

Мужчины двинулись друг на друга, выпятив грудь. Рогер уже хотел съездить Леннарту по физиономии – теперь, когда на нем наконец больше не было кроличьей головы. Но Леннарт понял, какую боль причинило Рогеру все происшедшее, и, прежде чем тот сжал кулаки, сказал:

– Не сердитесь на свою жену, Рогер! Это все я виноват.

Рогер по-прежнему был настроен воинственно, но его злость дала трещину, и туда уже проник воздух.

– Я… – буркнул он, не глядя на Анну-Лену.

– Милый, пожалуйста, – прошептала Анна-Лена.

Рогер решился поднять взгляд, но не выше ее дрожащего подбородка. И сделал шаг назад. Это был бы прекрасный и трогательный момент, если бы Рогер сдержался и не проворчал:

– Как бы то ни было, Леннарт, я надеюсь, они максимум прострелят вам ногу.

Впрочем, прозвучало это довольно любезно.

И тут Эстель наконец вспомнила цитату из «Венецианского купца»: «Свет в окнах у меня. Как далеко свеча бросает луч! Так светят добрые дела в злом мире»[3].

Эстель вспомнила и другую цитату, о том, как печаль поглотила разум, но она не стала произносить ее вслух, потому что не хотела портить общее настроение. Женщина с пистолетом посмотрела на маленькую старушку.

– Извините, я только сейчас вспомнила, что вы ждали своего мужа, – кажется, его зовут Кнут? Он искал, где припарковаться, пока я… наверное, он очень за вас беспокоится! – женщину с пистолетом явно мучила совесть.

Эстель погладила ее по руке:

– Нет-нет, не волнуйся, все в порядке. Кнут умер.

Женщина побелела.

– Пока вы были здесь? Умер, пока вы были здесь… господи…

Эстель покачала головой.

– Нет-нет-нет. Он умер давно. Деточка, мир не вертится вокруг тебя одной.

– Я… – проговорила женщина.

Эстель снова погладила ее.

– Я сказала, что Кнут ищет, где бы припарковаться, потому что мне было одиноко. Гораздо приятнее притвориться, что он вот-вот придет. Особенно накануне Нового года, он так любил этот праздник. Мы стояли перед кухонным окном и смотрели салют. Да… прежде мы, конечно, смотрели салют с балкона… но я не могла заставить себя выйти на балкон после одного происшествия на мосту десять лет назад. Это долгая история. Так вот, стояли мы, значит, у окна и смотрели салют и… странные вещи всплывают в памяти. Мне этого больше всего не хватает. Кнут обожал салют – наверное, поэтому на Новый год мне особенно одиноко. Я просто чокнутая старушка.

Остальные молча слушали. Это мог бы быть прекрасный и трогательный момент, если бы в другом конце комнаты не прокашлялась Зара:

– Люди думают, будто пик самоубийств приходится на Рождество. На самом деле это не так. Гораздо больше их приходится на Новый год.

Это немного испортило общее настроение. Не без того.

Леннарт посмотрел на Рогера. Рогер на женщину с пистолетом. Та на них обоих. Затем она кивнула так, будто приняла решение. Когда входная дверь наконец открылась, на пороге стоял полицейский Джим. Через несколько минут он уже спустился по лестнице и доложил обстановку Джеку.

Громко топая, Джек вышел из комнаты для допросов вне себя от возмущения. Перепуганная насмерть риелторша так и осталась сидеть, глядя в дверной проем, как молодой полицейский ходит туда-сюда по коридору. Она с надеждой посмотрела на старого полицейского, который с несчастным видом стоял рядом. Джим не знал, куда девать руки и куда девать самого себя, поэтому протянул ей стакан воды. Стакан трясся мелкой дрожью, несмотря на то что риелторша вцепилась в него обеими руками.