64 - Хидео Ёкояма

Внезапно Миками ужасно захотелось освободить их обоих.

– Ясно. Я ухожу. Скажи мне еще только одно. Почему Хиёси плакал в доме Амэмии?

– Потому что… он чувствовал свою ответственность.

– И все?

Какинума поморщился.

– Урусибара что-то ему сказал. Да?

– Д-да…

– Что он сказал?

– Насчет Сёко.

– Что именно он сказал?

– Он сказал Хиёси, что, если произойдет самое худшее… то виноват будет он.

Миками прибавил газу.

Расставшись с Какинумой, он поехал по префектуральному шоссе на восток. Он собирался нанести повторный визит Амэмии. Он не знал, удастся ли ему уговорить Амэмию принять генерального комиссара. Хотелось верить, что новых сведений будет достаточно для второй попытки. По правде говоря, куда больше ему хотелось поехать к Урусибаре, в город К., и выколотить из него правду. К горлу подступала желчь. То, что произошло много лет назад, жгло его изнутри. В нем бушевал гнев, который смешивался со смятением. Оказывается, у них была возможность записать голос похитителя на пленку! Если бы им это удалось, возможно, дело закончилось бы совершенно по-другому. Во всяком случае, при помощи записи можно было значительно сузить список подозреваемых…

Миками ударил ладонью по сиденью, давая выход негативным эмоциям.

Оперативники, бывшие в доме жертвы, упустили единственную возможность записать голос похитителя. Что было бы, если бы об их ошибке стало известно сразу? Дело окончилось наихудшим образом; похититель сбежал с выкупом, а вскоре обнаружили тело Сёко Амэмии. В ходе следствия не удалось добыть улики, которые привели бы их напрямую к преступнику. «Пленка не крутилась». Он живо представил, как возмутилась бы общественность. Полетели бы головы руководства, и не только… Пламя разгоралось бы все сильнее. До тех пор, пока дело оставалось нераскрытым, пресса пользовалась бы любой возможностью, чтобы напомнить полиции об ошибке, продолжала, несмотря на течение времени, посыпать солью старую рану. Полиции пришлось бы столкнуться с бесконечным осуждением: «Если бы только вы в тот раз записали голос похитителя!»

И все же…

Старая рана не затягивалась. Ее туго замотали повязкой, но нарыв оставался. Полиция совершила непростительную ошибку во время похищения, а затем скрывала ее и обманывала общественность в течение четырнадцати лет. Если хотя бы часть истории просочится в прессу, попадет в выпуски новостей…

Его передернуло при одной мысли о том, что может начаться, если обо всем станет известно. Какой бы роковой ни была их ошибка, отказ аппаратуры мог случиться у всех. А вот сокрытие истины – это преступление преднамеренное. А они утаили звонок от похитителя, который мог сыграть решающую роль… Такое преступление недостойно правоохранительных органов. Выплыви правда наружу, префектуральному управлению нечем было бы крыть. Если бы оно призналось в своем преступлении, его клевали бы все кому не лень.

Но это не все. Похищение отличается от других преступлений. После того как Миками назначили директором по связям с прессой, он прочитал массу документов, связанных с национальной политикой в области прессы. Он прекрасно понимал, как опасны могут быть журналисты. С похищениями обычно было связано подписание договора о неразглашении. Вначале такой договор разрабатывали, чтобы воспрепятствовать публикации безответственных репортажей, которые вредили следствию. В таких делах похититель обычно требует от родственников жертвы, чтобы те не обращались в полицию. Появление же передач или газетных статей служит доказательством того, что родственники все же обратились к стражам порядка… Вот почему журналисты всякий раз давали подписку о неразглашении в том случае, если похищали человека. Они должны были воздерживаться от освещения подробностей дела либо до ареста похитителя, либо до благополучного спасения жертвы. Зато потом стражи порядка обязались делиться с ними всеми подробностями: сообщать о ходе следствия, представлять отчеты в режиме реального времени… Именно здесь возникали главные трудности.

На самом деле договор о неразглашении представлял собой просто бумажку, которую подписывали различные агентства. Несмотря ни на что, полиция все же старается как-то отрегулировать отношения с прессой. Естественно, правоохранительные органы первыми узнают о похищении и оценивают степень опасности для жизни жертвы. Они вкратце рассказывают журналистам о том, что произошло, и те дают подписку о неразглашении. В большинстве случаев представители прессы согласны с выдвинутыми условиями. Вот почему, во всяком случае со стороны, подобные договоры кажутся договорами, заключенными между полицией и прессой.

В конце концов, всякий такой договор – всего лишь «джентльменское соглашение».

На первый взгляд главной целью подобных договоров служит защита невинных жизней. Однако на самом деле они гораздо больше напоминают контракт, заключенный в результате тайного сговора. С одной стороны, полиции нужно, чтобы пресса до поры до времени хранила молчание. В таком случае следствию не придется отвлекаться на различного рода домыслы журналистов. С другой стороны, средствам массовой информации приходится на время поступаться своими свободами и правом общественности быть в курсе дела. Однако они получают мощный рычаг давления на полицию и могут припомнить свою уступчивость в более важных делах; кроме того, поскольку в данном случае СМИ идут на уступки, они оказываются в выигрышной позиции и позже вправе требовать от полиции полной и всесторонней информации по делу. Объективно рассуждая, вследствие подобного контракта представители прессы могут сидеть сложа руки и наблюдать. Ценные сведения им сообщают стражи порядка; так они узнают гораздо больше, чем могли бы выяснить самостоятельно. Впрочем, сложа руки никто не сидит. Всякий раз, как происходит похищение, от ста до двухсот репортеров и операторов врываются в полицейское управление и встают там лагерем, ожидая новостей. Хотя они, как правило, ждут сенсации в приподнятом настроении, невозможность лично побеседовать с участниками событий в сочетании с необходимостью ждать в тесных, переполненных помещениях пресс-клубов способствуют постепенному росту раздражения. В конце концов журналисты начинают подозревать, что полиция пытается их контролировать. «Мы добровольно пошли на уступки, ограничили свою свободу, чтобы помочь вам в расследовании, а вы…» Если же становится известно, что в период действия договора о неразглашении стражи порядка скрывают что-то важное, представители прессы зачастую превращаются в истеричную толпу и дружно кидаются в наступление.

Что было во время «Дела 64»? Само собой разумеется, то гда тоже действовал договор о неразглашении. Но полицейское управление префектуры скрыло от журналистов третий звонок похитителя. Таким образом, полиция нарушила обещание предоставлять СМИ информацию по делу. Причем обещание было нарушено в самом худшем смысле слова. Образно выражаясь, доверие между полицией и СМИ было поколеблено четырнадцать лет назад. Взаимная неприязнь имеет давние корни и не связана с недавним вопросом о сокрытии персональных данных.