Бездна взывает к бездне - Наталья Андреева

– Ради вас.

– Ради меня? – Она удивилась. – Какое отношение имеет кража вами алмаза к моей персоне?

– Александрин, мы с Жюли решили вас спасти, – заговорил он с горячностью – Все придумала она, но я не мог допустить, чтобы женщина… Она сказала, что алмаз надо взять и утопить. Что это само зло. Камень никому больше не должен причинить вреда. И я с ней согласился.

– Какая чушь! – рассмеялась Шурочка. – То есть я охотно верю, что Жюли так сказала. Но чтобы вы… Какая чушь! Вы взяли камень не поэтому. Вы надеялись, что его украдет Серж, вы, как и все, знали о его огромном проигрыше в карты, но он остался в саду во время фейерверка. Он и не собирался красть алмаз. Вы что, хотели подбросить ему камень? О! Как это подло! Вот они, порядочные господа! Я знаю, что деньги вам не нужны. Вы что, решили таким способом устранить соперника?

– Александрин…

– Но это же подло! Подло! Вы знаете, что граф подозревает меня?

– Вас?!

– Да! Он думает, что я украла алмаз для Сержа! Немедленно отдайте его мне, слышите? Ведь вы не успели подложить ему камень. Или уже успели? Как вы собирались это сделать? Где алмаз? Отвечайте! Нет, лучше отдайте его мне! Немедленно! Он с вами?

– Александрин, у меня его нет, – тихо сказал Лежечев. – И никогда не было.

– Как так: не было?

– Когда я вошел в кабинет, книжный шкаф был отодвинут, сейф открыт, но камня там не было. Я прекрасно помню, куда положил его граф. Я понял также, что это ловушка. Он всем это показал: где будет лежать футляр с алмазом. Я обшарил все. Но его там не было!

– Вы лжете!

– Кто-то взял его до меня. Увы! Так что вы напрасно меня обвиняете в краже, – грустно усмехнулся Лежечев. – Я опоздал. Вот видите: Жюли не напрасно молилась. Господь не допустил, чтобы я совершил тяжкий грех и опорочил человека.

– Но почему же вы не сказали ей правду?

– Зачем?

– И в самом деле зачем? – горько сказала она. – Зачем говорить правду человеку, который вас так любит? Зачем приближать его к себе? Давать какую-то надежду? О! Вы также жестоки, как Серж, которого вы обвиняете во всех смертных грехах! А может быть, и хуже! Он-то, по крайней мере, себя не стесняется!

– Я знаю, что вы увлечены господином Соболинским…

– Да, увлечена. И не просто увлечена: я его любовница.

– Любовница… – потерянно сказал Вольдемар. – Он воспользовался вашей наивностью и неопытностью. Autrement dit…

– А вы по-русски, по-русски. Не стесняйтесь! Вы же видите, как я с вами откровенна! Нет, он не воспользовался моей неопытностью, как вы деликатно изволили сейчас выразиться. Он не затаскивал меня силой в эту беседку. Да, именно в эту! В которой потом я объяснялась с вами, и вы так деликатно целовали мне ручку.

– Какой ужас!

– Нет, это было прекрасно! Ужас был бы с вами, если бы наш брак все-таки состоялся, и мы ложились бы вечерами в одну постель! И вы целовали бы меня! И так всю жизнь, до самой смерти! Сколько бы измен вы смогли мне простить? Одну? Две? Или ни одной? Впрочем, я могла бы остаться богатой вдовой. Дуэли нынче в большой моде. Если бы я вам сейчас солгала, могла бы устроить свою судьбу. Ведь вы приехали просить моей руки, не так ли?

– Довольно!

– И чтобы вы окончательно во мне разочаровались, я вам скажу всю правду: Я незаконнорожденная.

– Вы?!!

– Помещик Иванцов – не мой отец. Я дочь дворового человека. Дочь крепостного. Я – девка. Я такая же, как моя мать. Порочная женщина. Так что ж? Готовы вы на мне жениться? Или же взять к себе для забавы? Я готова составить ваше счастье, как вы говорите. Уехать с вами сейчас, немедленно. Папенька согласен, если вы простите ему долги. Готовы вы меня купить? Или для вас это дорого?

– Замолчите!

– Ну уж нет! Вы сильных чувств хотите? Ну, так я вам их дам! Что же вы побледнели? Что растерялись? А! Вы испугались! Так и не надо просить! Живите, как жили, и бегите от меня! Скорее бегите!

– Да будьте вы прокляты! – Он вскочил. – И вы, и ваш алмаз! Оставьте меня! Оставьте!

Он выскочил из беседки и понесся к воротам. «Ну, вот и все, – подумала она. – Этого он мне не простит никогда. Но я должна была ему сказать… Нет, как же подло они поступили! Лежечев и Жюли! Но кто же тогда взял камень? Кто его опередил? Неужели все-таки маменька?»

Шурочка вышла из беседки и, не спеша, направилась к дому. На ступеньках веранды стояла потрясенная Жюли:

– Сашенька, что случилось? – кинулась она к сестре. – Владимир…

– Что он тебе сказал?

– Он сказал… – Жюли побагровела. – О! Лучше бы тебе никогда этого не слышать!

В этот момент раздался грозный рев:

– Где это отродье?!

И на веранду вскочил разгневанный помещик Иванцов. В окно он видел, как Лежечев прыгнул в дрожки и унесся прочь. Ворота еле-еле успели открыть, иначе Лежечев их бы снес.

– Запорю!!! – заревел Василий Игнатьевич. Он уже успел «обмыть» помолвку и теперь едва держался на ногах.

Шурочка смерила его презрительным взглядом и отчеканила:

– Заткнись, старый болван!

Помещик Иванцов оторопел. Какое-то время он не мог прийти в себя, потом заревел, как поднятый из берлоги медведь, и кинулся к Шурочке. Но он был слишком пьян, а ступеньки крутые, поэтому Василий Игнатьевич не удержался и скатился ей прямо под ноги. Прыснула горничная Варька, наблюдавшая за этой сценой, засмеялись дворовые мужики. Василий Игнатьевич попытался было подняться, но снова упал. Шурочка переступила через лежащего у ее ног человека и спокойно поднялась на веранду. Она уже больше никого и ничего не боялась.

В доме было тихо, и она невольно загрустила. Вот и кончилось детство, а скоро и лето кончится. Наломала дров, и что теперь? Всем чужая. Жюли ей вряд ли простит обиду обожаемого Владимира. Хотя для нее же старалась, для сестры. Теперь они поссорились. Софи злится, Долли плачет. И все из-за чего? Ах уж эти уездные барышни! Все они глупы, и разговоры их пустые. Все о женихах да о пошлых, нескладных стишках, написанных друг другу в альбомы. Весь смысл их жизни сводится к одному: к замужеству. Причем о достоинствах женихов судят по их состоянию и чинам, совершенно не видя за всем этим человека. Заветная мечта каждой стать отставной майоршей или надворной советницей. Но они в этом не виноваты, их так воспитали. Иного пути для женщины нет. Более удачливые задирают нос, чванятся, все прочие им завидуют. Скука, серость и откровенная пошлость. Тоска…

Проходя мимо комнаты матери, Шурочка услышала протяжный стон, и жалость пронзила ее сердце. Ведь мать! Да, Иванцов ей не отец, но ведь она – ее мать! Есть ли человек ближе и роднее? Шурочка приоткрыла дверь. Евдокия Павловна была одна, кажется, она дремала, и стонала во сне. Но когда Шурочка подошла к постели, открыла глаза.