Женщины в эпоху Крестовых походов - Елена Майорова

Но Людовику нареченная пришлась по нраву, может быть, по контрасту со строгой, серьезной и слишком одухотворенной матерью. Молодая девушка, воспитанная при веселом южном дворе, «где властвовали наслаждения», привыкла радоваться каждой минуте жизни. Отмеченная ранней зрелостью южанки, она откровенно бросала на своего белокурого статного жениха смелые и томные взгляды и сразу покорила его сердце. Принцессу сопровождала свита таких же свежих юных, смешливых и шаловливых созданий, а также целый сонм трубадуров, жонглеров и акробатов. Еще Филипп-Август, не любивший трубадуров, изгнал их из своего дворца, и вот теперь они вернулись снова. Мрачный королевский дворец Лувр наполнился молодостью, жизнью, весельем. Любовные интрижки, ночные свидания, провансальские песни, серенады… 19-летний король наслаждался этой непривычной атмосферой, так же как и его еще более молодые братья.

Земля уходила у Бланки из-под ног. Ей казалось, что она стала для Людовика скучной и неинтересной дуэньей, что он уже больше не таков, как раньше, — суетен, нечестив… Он был околдован, порабощен и почти поглощен греховным чувством к этой пустой легкомысленной девчонке, даже, по ее мнению, совсем не красивой. Любовь к сыну, которой Бланка жила все это время, уже не приносила ей счастья, а только тоску, смятение, ночи без сна. Это ощущение, ужасное само по себе, вызывало у регентши еще более страшные предчувствия и подозрения. Она боялась, что Людовик, до этого времени лишь носивший титул короля, но ничего не решавший без ее совета, попадет под влияние сумасбродной амбициозной супруги, желающей играть в стране важную роль, и отнимет у матери реальную власть.

Сами нравы пылкого юга вызывали у Бланки неприятие. С присущей монархине твердостью она стала умерять при дворе юное буйство чувств. Особенно необузданные придворные Маргариты отправились обратно в свой пронизанный солнцем, пахнущий чабрецом и чесноком Прованс. Когда один особенно задорный трубадур-провансалец был заколот в пьяной стычке в парижском кабачке, королева-мать не выказала ни малейшего желания найти и наказать виновных. С невесткой и сыном в присутствии прелатов и вельмож велись назидательные душеспасительные беседы. Бланка напомнила молодым о королевских обязанностях, возложенных на них Богом по праву рождения и при короновании. Людовик был несколько пристыжен, хотя и не понимал, что греховного в его законных чувствах и радостях. Маргарита же отвечала свекрови молчаливым, но от этого не менее презрительным неприятием. Обе женщины начали войну, постоянную, но никогда не доходившую до решающего сражения.

Вдовствующая королева ощущала сгустившееся вокруг нее одиночество. Существовало некое пространство — молодое, беззаботное, легкомысленное, над которым она была не властна и куца была не вхожа. Ни раболепие придворных, ни заботы о младших детях не могли заменить ей привязанности и доверия Людовика, которые она, казалось, потеряла навсегда. Королевские братья (за исключением самого младшего, Шарля) были всецело на стороне молодой правящей четы, что представлялось их матери настоящим предательством.

Единственная дочь Бланки, Изабелла Французская, отреклась от мира и удалилась в монастырь. Скорее всего, это произошло под влиянием воинствующей религиозности, царящей при дворе ее матери. Набожность, которой Бланка постоянно пользовалась, чтобы сделать больно не столь ревностно преданным Господу окружающим, шла у девушки от чистого сердца. Надо полагать, решение принцессы порадовало регентшу. Дочери, ставшие невестами Христовыми, не рассматривались родителями как потеря — это не им, а сыновьям предстояло стать опорой семьи и продолжить род.

Вся Европа знала, что Бланка имеет на сыновей огромное влияние. Младшие принцы были немедленно призваны к порядку. Но если Альфонс в силу природных склонностей и особенностей характера сразу же покорился, справиться с Робером было не так просто. Бланка посулила ему графство Артуа, выгодный брачный союз с юной красавицей и такими обещаниями привлекла на свою сторону. В 1237 г. Робер вступил в подготовленный матерью брак с Матильдой Брабантской[19], и их первый ребенок — дочь — получил имя бабушки.

Может быть, в этих мелких домашних интригах всегда присущая Бланке благородная сдержанность изменила ей.

По свидетельству современников, она не давала любящим супругам возможности побыть наедине, преследовала и порицала их законную привязанность, при любой возможности почти вырывала Людовик из объятий жены, подслушивала и подсматривала за молодыми людьми, вынужденными прятаться от нее в чуланах и под лестницами.

Не потому ли за 6 лет брака у королевской четы не появилось ни одного ребенка? Королева Бланка заговаривала с сыном о необходимости развода и новой женитьбы, но тот не желал и слушать о расставании с Маргаритой. Однако влияние матери сделало свое дело: теперь он смотрел на свое супружество как на необходимое зло, совершаемое для благой цели: не впасть в иной грех и дать государству наследника. И со временем это осознание греховности супружеских отношений только укреплялось.

25 апреля 1236 г. король Людовик IX был провозглашен совершеннолетним. 9-летнее регентство королевы Бланки окончилось. Но сын постарался сделать этот момент как можно более щадящим для любимой матери. По-прежнему во время торжественных церемоний он пропускал ее вперед, приглашал председательствовать на заседаниях государственного совета, сажал рядом с собой на трон, когда принимал иностранных послов. Он оказывал ей всевозможные знаки почтения и уважения, искал ее советов в государственных делах, дорожил ее мнением.

Когда в феврале 1241 г. Людовик собрал в Сомюре двор на праздник в честь своего избавления от болезни, на него со всей страны съехались более 3 тыс. рыцарей, которых пригласили на пир в городских палатах. Гостей рассаживали по ранжиру, но три стола предназначались для особ исключительных. Один стол был для кораля, его брата Альфонса, короля Тибо Шампанского и самых влиятельных баронов; второй — для высшего духовенства, епископов и архиепископов. За третьим же столом царила королева-мать Бланка. И так король выделял ее всегда. Королева Маргарита бесилась, многие видные представители двора осуждали Людовика за это, но будущий святой твердо шел своим путем.

Врожденная умеренность короля и привитый матерью аскетизм плохо сочетались с его высоким положением. Тяжесть ханжеского благонравия вдовствующей королевы раздавила в нем все слабые ростки светских интересов. Скрепя сердце Людовик тратил время на пустые забавы — охоту, беседы с дамами, развлечения с менестрелями и жонглерами, игру в шахматы. Он предпочел бы заполнить это время молитвой или государственными делами. Он никогда не пел мирских песен, хотя голос имел красивый, и чувствовал себя неловко, когда их пели другие. Такой настрой молодого супруга вызывал негодование королевы Маргариты. Она стремилась к торжественности, веселью, роскоши — всем этим светским суетным развлечениям — и постоянно жаловалась своей семье на его привычки. Но это были лишь житейские мелочи, в основном же брак Людовика оказался счастливым.

Несмотря на любовь к сыну, его счастье в браке не радовало Бланку. Невестка мешала, отравляла существование, угрожала ее положению. Любовь и забота сына казались недостаточными и вынужденными. Гордая женщина не хотела становиться приживалкой при новом дворе, но и удалиться в свой вдовий удел или в монастырь она тоже не желала. В отчаянии она выбрала компромиссный вариант: совершить паломничество на родину, к Сантьяго да Компостела. Невестка откровенно ликовала, предвкушая, что злая свекровь надолго покинет двор, и сама она наконец станет полновластной хозяйкой. Даже любимый сын не возражал против такого богоугодного дела, хотя и грустил о предстоящей разлуке. Бланка понимала, что если удалится от двора сейчас, то вернется она совсем в другую обстановку и, возможно, уже на другую роль, но не находила веских оснований отказаться от паломничества. Помощь пришла с неожиданной стороны: Гийом Овернский, архиепископ Парижский посоветовал своей духовной дочери вместо того, чтобы тратить время и силы на утомительное и опасное путешествие, предпринять символическую процессию к св. Жаку Парижскому, приюту доминиканцев, у которых накопилось много долгов. Вручить им отложенные для паломничества деньги будет весьма богоугодным делом.