Человек воды - Джон Ирвинг

Трампер позвонил доктору Хольстеру, умоляя отвезти его в ближайший аэропорт Айовы с самым коротким сообщением с Чикаго. Этим аэропортом оказался Седар Рапиде, расположенный в сорока пяти минутах езды от Айова-Сити. Но доктор Хольстер не имел привычки культивировать близкие отношения со своими студентами.

— Это крайне необходимо? — спросил он.

— Умер член моей семьи, — сказал ему Трампер. Они почти доехали до аэропорта, Трампер не проронил за всю дорогу ни слова, тогда Хольстер спросил:

— Ваш отец? — Что?

— Ваш отец, — повторил Хольстер. — У вас умер отец?..

— Нет, я сам, — сказал Трампер. — Это я умер для моей семьи…

Хольстер продолжал вести машину, поддерживая вежливую паузу.

— И куда же вы едете? — спросил он немного погодя.

— Я хотел бы рассыпаться прахом на чужбине, — ответил Трампер.

Хольстер помнил эту строчку; это был трампе-ровский перевод поэмы «Аксельт и Туннель». Во время сражения при Плоке Аксельту приносят весть, что его жена Туннель и сын Аксельрульф подло убиты и расчленены на части в их замке. Тогда отец Аксельта предлагает отложить задуманное ими вторжение в Финляндию.

«Я хочу рассыпаться прахом на чужбине», — говорит Аксельт своему отцу.

Таким образом доктор Хольстер заподозрил в Трампере некоторую театральность.

Но на самом деле то, о чем Хольстер даже не подозревал, было куда интереснее. Весь этот отрывок — сражение у Плока и то, что Туннель и сын Аксель-рульф подло убиты и расчленены, а также высказывание Аксельта — полная ахинея. Трампер потерял нить сюжета и, будучи вынужденным представить Хольстеру свой новый перевод, все это выдумал.

Позже он задумал оживить Аксельрульфа и Гун-нель: мол, все произошло из-за путаницы в именах.

Так что в любом случае выданная Трампером строка являлась его собственной.

— Я хотел бы рассыпаться прахом на чужбине. Реакция Хольстера, должно быть, поразила Трампера.

— Желаю вам хорошо провести время, — сказал ему на прощание доктор Вольфрам Хольстер.

Рейс «Люфтганзы» до Франкфурта при вылете из Чикаго оказался наполовину пустым. Еще несколько пассажиров подсели в Нью-Йорке, и все же незанятых мест оставалось больше чем достаточно. Но, несмотря на это, стюардесса «Люфтганзы» уселась именно рядом с Трампером. «Возможно, я похож на человека, которого вот-вот стошнит», — подумал Трампер и действительно почувствовал тошноту.

Стюардесса не слишком хорошо говорила по-английски, но Богусу пока не хотелось переходить на немецкий. Скоро он еще на нем наговорится.

— Это ваш перрвый полед? — чувственно-гортанным голосом спросила она. «Большинство людей даже не догадываются, как прекрасен немецкий язык», — пришло на ум Трамперу.

— Я давно не летал, — ответил он стюардессе, желая, чтобы его внутренности перестали сжиматься и вертеться одновременно с самолетом.

Над Атлантикой они опустились ниже, потом поднялись, потом снова спустились.

Когда зажглась надпись: «ПОЖАЛУЙСТА, ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ», очаровательная стюардесса расстегнула свой.

— Ну вот, мы и взлетели, — сказала она.

Но прежде чем она успела встать, Трампер чуть не бросился мимо нее в проход, позабыв, что его ремень остался застегнутым. Его резко дернуло к ней, и он толкнул стюардессу обратно в кресло. Содержимое его желудка вывернулось прямо ей на колени.

— О, простите, — хрипло выдавил он, соображая, сколько пива выпито им за последние несколько дней.

Стюардесса вскочила, подняла юбку, сделав из нее что-то вроде подноса, и улыбнулась — или попыталась улыбнуться.

— О, простите, — снова произнес он.

— Пожалуйсда, не безпокойтесь, — мягко сказала она.

Но Богус не слышал ее. Он видел за окном сплошную темноту и надеялся, что это всего лишь море.

— Правда, мне страшно жаль…

Стюардесса попыталась уйти, чтобы опорожнить юбку. Но он схватил ее за руку и, не глядя на нее, тупо уставился в окно, снова и снова повторяя:

— Мне страшно жаль, правда! Черт бы все побрал! Но я и в самом деле… будь оно все проклято, страшно сожалею…

Стюардесса неловко опустилась на колени в проходе рядом с ним, осторожно удерживая юбку.

— Пожалуйсда, вы… эй, вы! — глухо произнесла она. Но он начал плакать. — Пожалуйсда, забудьде об этом… — взмолилась она. Она дотронулась до его лица. — Послушайде, Пожалуйсда! — Упрашивала она. — Вы мне не повериде, но это случаедся постоянно.

Кент крутил проектор. Это была видавшая виды копия с оригинала, которую Тюльпен смонтировала начерно, чтобы можно было уловить общую концепцию.

Трампер включил магнитофон. Его пленки были склеены не менее небрежно, чем сам фильм: звуковая запись не везде была синхронной, так что ему приходилось постоянно просить Кента замедлить или увеличить скорость проектора и вечно дергаться из-за скорости магнитофона. В общем, это был все тот же любительский процесс, который Трампер имел привилегию наблюдать с тех пор, как начал работать с Ральфом. Большинство отснятых кадров делались ручной камерой, поэтому они дергались, как если бы это была кинохроника. Большая часть фильма шла без звука; отдельно записанный саунд-трек должен был налагаться позже. Ральф практически перестал пользоваться синхронным звуком. Даже сама пленка была нестандартной — высокая скорость, шероховатая фактура, — к тому же Ральф, обычно мастерски владеющий светом, передержал или недодержал половину отснятого материала. Ральф, истинный гений фотолаборатории, ухитрился обработать часть пленки так, будто ее хватали плоскогубцами и заляпали химикатами, которые предназначались скорее для удаления ржавчины, чем для проявления пленки.

Непревзойденный создатель шедевров, Ральф сделал это преднамеренно: на самом деле кое-какие дырки на пленке были проделаны перочинным ножом. Поскольку в фотолаборатории не нашлось пыли, Ральф, должно быть, подмел половину Нью-Йорка катушками, чтобы добиться того эффекта загрязненности, который он получил. Возможно, потом, когда фильм выйдет на экран — если только выйдет, — Ральф сообщит об использовании специальных треснутых линз в камере.

Когда Ральфу захотелось прогнать весь этот невнятный суррогат еще раз, Трампер догадался, что он получил именно то, что хотел.

— По-моему, здорово, — заметил Ральф. — Намного лучше, чем раньше.

— Ты хочешь знать, как это будет звучать? — спросил Трампер, нажимая на кнопку магнитофона. — Это звучит так, как если бы звук был записан на фабрике, изготовляющей жестяные консервные банки. А ты знаешь, как это выглядит? Это выглядит так, как если бы у тебя украли штатив, а ты оказался настолько беден, что тебе пришлось заложить экспонометр, чтобы купить самое дешевое кинооборудование в Гонконге.