Генеральша и ее куклы - Светлана Шишкова-Шипунова

— В прошлый раз вы сказали, что вам не хватает одиночества. Из того, что вы сейчас говорите, следует, что, напротив, вы страдаете от одиночества. Эти два состояния присутствуют у вас одновременно?

— А это разные одиночества. К одному я сама стремлюсь, хочу убежать, укрыться где‑нибудь, остаться одна хотя бы ненадолго. Это одиночество физическое, перемещение в пространстве своего бренного тела. Другого одиночества я боюсь и хотела бы избежать. Это когда вокруг тебя десятки людей, но ни одной родственной души нет рядом, и перекликнуться не с кем. Есть родственники, но нет родственных душ, понимаете? Такое одиночество души.

— А вы можете припомнить время, когда вы этого не испытывали?

— Наверное, это очень давно было, во времена моей работы в молодёжной ещё газете.

— Закройте глаза, представьте себе эту картинку. Что вы видите?

— Так, подождите… Ну… я вижу ребят, с которыми работала… мы все ещё молодые… Вижу тесный кабинет редакции, туда набилось человек десять и мы поем под гитару Окуджаву или Визбора… Пьём сухое вино… очень накурено… смеемся… Всё время почему‑то смеёмся.

Пока В. В. слушал кассету, ему раз пять звонили по разным вопросам из Москвы, он прерывался, отвечал, сам кому‑то перезванивал и, таким образом, на 5–7 минут погружался в обычные свои дела. И когда после этого, снова включал запись, голос Мируси казался ему нереальным, идущим откуда‑то из потусторонних сфер, он напрягал внимание, чтобы понять смысл: что это? о чём это? И часто не понимал.

В четверг Лёня позвонил и сказал, что, кажется, знает, где искать Мирославу, то есть почти наверняка знает, но надо перепроверить.

Сестры, ходившие утром в церковь, чтобы поставить свечки за спасение и здравие Руси, радостно засуетились, затеяли даже уборку, Аля вздумала сварить супчик, а то привезут её сейчас, а у них и покормить нечем, который день на сухомятке все сидят, только курят и пьют, кто – кофе, а кто уже и до водочки добрался. Ваня залез в интернет и просматривал электронную почту, никто до его приезда не догадался этого сделать, а ведь именно там могло быть послание от мнимых похитителей, а может, мама и сама оставила им какое‑то письмо. Один только В. В. слонялся из угла в угол, небритый, измученный ожиданием, ни во что уже не верящий и подумывающий о том, не заявить ли действительно в милицию. Если и на этот раз Захар вернётся ни с чем, значит, надо завязывать с этой самодеятельностью, подключать МВД и пусть ищут, как положено.

Он представил себе текст милицейской ориентировки: «Рост 164 см, средней полноты, волосы тёмные, глаза карие, лицо круглое… милое, дорогое, любимое… Особых примет нет. Это для вас нет, а для меня есть, потайные, особенные приметы, приметочки… разве скажешь! Была одета в чёрную длинную юбку, светлую кофточку и шерстяную накидку типа «пончо». (Со слов Инны, видевшей её последней). Одежда, кстати, для неё нетипичная, последнее время она предпочитала брюки, тем более, за рулём. Почему же вдруг в юбке, куда в юбке?

За эти несколько дней он так много нового узнал о своей жене, что теперь с трудом мог представить себе их встречу, когда Мируся, наконец, найдётся. Наверное, он должен будет попросить у неё прощения за что‑то, он ещё и сам не понял до конца, за что, но смутное чувство вины уже было в нём. Мужчина всегда виноват, если любимой женщине плохо. Он привык думать о ней как о той, которую встретил и полюбил когда‑то давно, много лет назад, как будто ничего не изменилось за это время. Но изменилось на самом деле все. Их жизнь, они сами, причём каждый по–своему. Он старался не замечать, что она давно уже не та, другая – старше, слабее, уязвимее… Но пусть только она найдётся, он ещё раз все изменит в их жизни, он станет её беречь, он, может быть, даже бросит свою нынешнюю работу, которой и сам тяготится, ради того, чтобы быть ближе к ней, быть рядом….

(Ничего он не бросит!).

Явившись, Лёня Захаров застал в доме большую компанию. Кроме родни – сестёр, вдовы Али, сына Вани и самого В. В., здесь же находилась зачем‑то и подруга Тамара, которой, видимо, не терпелось знать подробности из первых рук.

Поскольку Лёня вернулся один, все сразу сникли, но роптать не стали, а расселись молча по диванам и креслам и приготовились слушать. Бодрый вид его внушал некоторый оптимизм.

— Значит, так. Излагаю по порядку, — начал Лёня, чувствуя важность момента. – Как вы знаете, после встречи с психотерапевтом Янковской мы с Васильичем отложили криминальные версии и сосредоточились на версиях бытового характера. Удалось проверить одну из них, так сказать, кукольную. Выяснилось, что серьёзных коллекционеров в городе нет. Может, Мирослава одна–единственная и была. Но в художественном музее мне сказали, что примерно месяц назад приезжала из Москвы известная галерейщица Маша Шеншилова и интересовалась возможностью проведения в городе выездной выставки кукол.

— Я эту даму знаю! – вставил В. В. – У неё галерея на Крымском валу, в ЦДХ, я сам покупал там куклу для Мируси, на прошлый день рождения!

— Она это подтверждает, — важно заметил Лёня Захаров.

— Так ты с ней разговаривал?

— Она директору музея свою визитку оставила. Я смотрю: а там тот самый телефон указан, московский сотовый, по которому Мира утром в субботу звонила и который потом не отвечал всё время. Я его опять набираю, то же самое, выключен. Но на визитке и второй телефон указан, домашний. По домашнему она сразу ответила. Я говорю: так и так, я из музея вам звоню, вы вроде хотели к нам в город выставку кукол привезти. Она говорит: да, была такая идея, но музей ваш не гарантирует их безопасность, а куклы дорогие, так что идея отпала. Тогда я спрашиваю, не знает ли она Мирославу, она говорит: как же, как же, знаю и её, и супруга, и даже была у них однажды в доме и коллекцию видела, небольшая, но вполне приличная, кстати, две куклы у меня куплены, а я со своими клиентами связей не теряю. А вы, говорит, собственно, кто? Я, говорю, друг семьи, меня просили с вами проконсультироваться по одному вопросу. Она говорит: если это насчёт французской куклы, то Мира мне сама уже позвонила и мы обо всём договорились. Я, грешным делом, подумал, что речь идёт о купле–продаже. Тут она даже засмеялась, я бы, говорит, с большим удовольствием перекупила у неё эту куклу, да она ни в какую не продаёт. Даже на выставку дать не хочет. О чём же вы тогда договаривались? Как, вы разве не знаете? Кукла‑то сломана.

— Как сломана? – хором воскликнули женщины.

— Вот так. Голова у неё, оказывается, перестала поворачиваться. Застряла в одном положении, плачущем, и – ни туда, ни сюда. Вот поэтому Мира и звонила галерейщице, спрашивала, кто это может починить. Сама она пробовала, но не смогла.

— Я ж говорила Васильичу, шо она ту куклу раздевала и шо‑то с ней делала! - раздался голос с лестницы, где подслушивала Аннушка.

Женщины замахали на неё руками.

— И эта самая галерейщица, — продолжал Лёня, — дала ей координаты одного очень хорошего мастера, который раньше работал в кукольном театре, чуть ли не у Образцова, кукол ремонтировал, но уже давно вышел на пенсию и живёт – где бы вы думали? У нас тут, в посёлке Монастырском, по дороге на Старую Поляну. Домик купил и живёт.