Судьба и воля - Лев Клиот

– Ты плюешь на чувства окружающих тебя людей, на самых близких и преданных. Ты ставишь тех, кого считаешь друзьями, в ужасное положение. Как я завтра должен, по-твоему, разговаривать с Джекки? Чем она заслужила такое свинское отношение от человека, с которым прожила жизнь?

Клифф вспомнил уволенных одного за другим менеджеров. По его мнению, эти увольнения были несправедливыми решениями шефа, импульсивно прореагировавшего на негативные результаты некоторых финансовых показателей.

– Эзен и Софья Ларкинз проработали у тебя тридцать лет, и ты дождался, когда они будут далеко, и позвонил им в Токио. Как могло прийти в голову сообщить этим шестидесятилетним «молодоженам», что они уволены, через океан? Боялся, что Эзен, будь он поближе, тебе глотку перегрызет?

– Господи, Клифф! Что ты несешь? Я их уволил, потому что мне коллеги, в том числе и твои подчиненные, постоянно жаловались на эту парочку, на то, что они давят на всех, ведут себя так, будто без их одобрения любое решение нелегитимно. И потом, я выплатил компенсации, которых им хватит до конца дней, дай бог им здоровья.

Этот неприятный разговор мог бы закончится как-то иначе, но Бранновер задел неожиданно ту самую струну в душе Залесского, хотя, знай он, как она болезненна, может быть, и не произнес этих слов.

– Все, что ты творишь сегодня, началось в тот день, в тот несчастный день, когда ты не полетел к Мишелю на похороны его жены.

Борис раздавил в руке сигару и подошел к Клиффу вплотную:

– Проклятье, Бранновер, ты лезешь не в свое дело! Не смей касаться того, в чем ничего не понимаешь!

Еще мгновение, и Залесский мог бы его ударить. Он сдержался в последнюю секунду. Скомканно попрощался с гостями, рассчитался у стойки бара и уехал на такси в аэропорт. Он улетел в Париж в состоянии холодного бешенства, без вещей, не позвонив Джекки.

Трамплин.

Клифф ушел из компании. Тихо собрал вещи, сотрудникам сообщил, что собрался в отпуск, и так, без проводов, которые заслужил более, чем кто-либо, вышел из офиса, постоял у входа, словно отрывая себя от ауры, царившей в ближнем к месту его почти сорокалетней работы пространстве.

А Залесский прямо из Парижа связался с бизнес-брокером и дал ему задание подготовить «Ривьеру» к продаже. Процесс длился шесть месяцев, при том, что клиент определился сразу, как только стало известно о продаже компании. Аудит прошел без сюрпризов, и утром одного из дождливых ноябрьских дней Борис в последний раз открывал ключом офис, в котором прошла большая часть его жизни. Он постоял перед тяжелой дверью с латунной табличкой «RIVIERA COLLECTION».

Вставить ключ в замочную скважину, простое привычное действие. Но ведь это в последний раз!

Он с удивлением наблюдал за собой, думал, что волнение будет каким-то особенным, ночью даже приснилось, будто эта замочная скважина стала вдруг очень большой, и ключ болтался в ней, не находя опоры. А теперь, когда он приготовился это сделать, в душе ничего не шевельнулось, одна только мысль показалась забавной: каждый поворот ключа стоил ему ежедневно около полумиллиона долларов.

В тот день в Париже началась и другая история. Джекки позвонила в «Плазу» и сказала, что она с ним разводится. Он специально остановился в отеле, а не у Жоззет. Он ждал звонка, знал, что это будет скандал, и не хотел говорить по телефону в присутствии своей подруги. Джекки оказалась предсказуемой, непредсказуемым для нее оказался он.

– Ты произнесла эти слова! Ты заварила этот суп, и ты теперь будешь его есть.

Джекки сто раз пожалела о том, что совершила в запале. Но все ее попытки превратить этот эпизод в проходной, обычную ссору, не придающую каким-то словам такую серьезность последствий, разбивались о его непреклонность. Он окончательно испортил отношения с Джинни, на стороне матери был и Джейсон, но хуже всего к этой ситуации отнесся Мишель. Он прямо высказался по этому поводу, обвинив отца в запредельном эгоизме, в пренебрежении семьей и просто в неприличном поведении, не соответствовавшем их положению, возрасту и общепринятым представлениям о порядочности.

Залесский все понимал, был со всеми согласен, но ничего с собой не мог поделать. Жил в состоянии перманентного стресса. Все поручил адвокатам, платил любые деньги при условии, что они будут обращаться к нему только в самых необходимых случаях. Он не оспорил ни одного требования Джекки, когда дело дошло до раздела имущества. В какой-то момент зафрахтовал большую парусную яхту и ушел на три долгих месяца в сторону Аргентины. Общение с капитаном и двумя его помощниками, людьми суровыми и немногословными, не было обременительным. Большую часть времени он проводил в одиночестве, глядя на океан, размышляя о вечном и постепенно приходя к какому-то новому состоянию душевного успокоения.

Некоторое время на этой яхте он оставался и после того, как она пришвартовалась у пристани в Miamarina в Бэйсайде Майами.

Борис увидел, как засветился дисплей «Нокии», раньше, чем прозвенел звонок. Код Калифорнии, голос Клиффа. Залесский с трудом справился с волнением. Бранновер звонил впервые после такого катастрофически нелепого расставания.

– Как ты?

Этот короткий вопрос, этот хрипловатый баритон, отозвались в душе Залесского пением райских птиц.

– Клифф, ты мне нужен.

В ответ односложное:

– Координаты?

Я в Майами в Бэйсайд, болтаюсь третий месяц на яхте.

Они провели вместе несколько дней. Ночевали на яхте, днем выходили в море, ловили рыбу, купались и говорили. Сидя в шезлонгах, на выбеленной солнцем и морской солью тиковой палубе, они много говорили, вспоминая, восхищаясь, осуждая, удивляясь тому пути, который прошли вместе.

Вечером, если удавалось поймать что-то достойное для приготовления в прибрежном рыбном ресторане, шли туда. Немного виски, сигара, и уже тогда – о самом главном.

– Скажи, мой уход повлиял на твое решение продать «Ривиеру»?

– Как один из факторов – да. Но не только. Все, что случилось…

Борис пытался сформулировать то, о чем непрерывно думал все эти месяцы отшельничества. То, что уже сложилось в его сознании, с трудом укладывалось в прокрустово ложе обычных слов. Картина теряла краски и объем, становилась плоской и банальной. Пугало то, что в итоге это так и будет воспринято. Конечно, все глубже и сложнее, но он не знал, как это объяснить своим родным, живущим в ином пространстве своих каждодневных забот.

– Клифф, ты человек верующий, даже немного каббалист. Я знаю, ты увлекался. Я толком ничего такого по-настоящему религиозного не соблюдал. Но я – сочувствующий и даже интересовался основами этого учения. Очень, кстати, интересно, и особенно впечатляет, когда есть с чем сравнить из собственной жизни. Вот я и пытаюсь найти слова, чтобы объяснить все это.

Он совершил руками движение, охватывающее пространство вокруг них.

Клифф попытался пошутить, испугавшись излишнего пафоса: