Четыре блондинки - Кэндес Бушнелл

– Не будете ли вы так любезны помочь? – спросила она. Это была не просьба, но приказ, отданный с заметным испанским акцентом и в манере, ясно показывавшей, что общаться с прислугой не доставляет ей никакого удовольствия.

Я подошла поближе, но ничего не сказала.

– Вы ведь здесь работаете, не так ли?

– Так, – ответила я без малейшего энтузиазма.

– Мне нужно самое свежее.

– Свежее что? – спросила я.

– Да все. Платья, туфли, сумочки.

– Но я не знаю, что вы предпочитаете.

Она закатила глаза и театрально вздохнула, как главная героиня «мыльной оперы».

– В таком случае принесите мне то, что у вас в рекламных проспектах.

– Хорошо, – сказала я.

Я принесла одну пару туфель. ОДНУ. Она сидела в примерочной со своей подругой. Они судачили о Хьюберте, хотя к тому времени брак уже шесть месяцев считался недействительным. Так что же ей еще надо в Нью-Йорке?

– …едет к тетке в эти выходные… – сказала она своей подруге так, словно доверяла ей государственную тайну.

Тут она взглянула на меня. Я держала в руках туфли и улыбалась, думая: «Ага. Она пытается выглядеть как американка, чтобы вернуть его. Но этот номер у нее не пройдет. Поезд ушел». И я помню очень отчетливо, что думала о том, как мне заполучить его, и в это же самое время старалась понять, как ей удается оставаться столь великолепно самонадеянной, врожденное ли это и можно ли мне этому научиться.

– Ну? – сказала она.

– Вот, – произнесла я.

– Так чего же вы ждете?

Я посмотрела на нее, прищурившись. Потом вынула туфли из коробки.

– Потрудитесь обуть их мне, – приказала она.

– Простите, – возразила я, – но мы в Америке. Здесь не обращаются с людьми как со слугами.

Я бросилась вон из примерочной и столкнулась с высоким привлекательным мужчиной средних лет, одетым по последней моде, который сказал:

– Я ищу что-нибудь для своей жены.

И я ответила:

– Это не моя проблема.

Он удивился и возразил:

– Ваша, если вы здесь работаете.

– Не моя, потому что меня сейчас уволят.

– Да неужели? – спросил он.

Ну и конечно, тут я расплакалась.

– Я знаю одного торговца картинами, который ищет продавщицу для своей галереи в Сохо, – так сказал этот человек.

– А он не сделает меня своей шлюхой? – поинтересовалась я.

– Шлюхи сейчас процветают. Все им завидуют. Женщинам не хочется самим платить за вещицы от Кристиана Лакруа – не хочется и не приходится.

Само собой, этим мужчиной был Д.У.

И вот он сидит за столиком возле кафе «У обжоры» и возится со своим сотовым телефоном. Я незаметно подхожу, сажусь на шаткий алюминиевый стул и спрашиваю:

– Ты носишь… индийский лен?

– Это Валентино. Итальянская мода.

– О… Последний писк, я полагаю.

– Разумеется. В чем дело? Разве ты завтра не уезжаешь?

– Ты не можешь устроить Дайане платье от Бентли для кинофестиваля?

– Дайана, – напоминает Д.У., – из Флориды.

– Ты тоже бываешь во Флориде.

– Я бываю в Палм-Бич. Это не Флорида. – Д.У. молчит, пока официант наливает нам минеральной воды. – Я слышал, она вроде бы из Таллахасси*. Знаешь, мне интересно, кто же еще из Таллахасси? Из тех, кого мы знаем?

– Да никто, – отвечаю я.

– И зачем Дайане Мун носить вещи от Бентли? Она вполне могла бы надеть что-нибудь от Фредерикса из Голливуда – никто бы не заметил разницы.

– Это точно, – говорю я.

– Мне не нравится эта дружба с Дайаной Мун. Ты ведь понимаешь, конечно, что она совсем как Аманда. Только больше преуспела, чем Аманда, если женщины, подобные Дайане Мун, вообще могут преуспеть.

– Она известная актриса…

– Очень вероятно, что ее карьера скоро завершится. По прихоти обстоятельств, может, благодаря журналам типа «Вог» этой маленькой выскочке пришло в голову приехать в Нью-Йорк, чтобы «встать во главе общества». И она хочет использовать для этого тебя. Она хочет быть тобой. Совсем как Аманда.

– Д.У., – вздыхаю я, – общества больше нет.

Он смотрит на меня, не говоря ни слова.

– Она не хочет быть мной; возможно, это я хочу ею быть.

– Да брось, – говорит Д.У.

– Она чудовищно богата… И… у нее нет мужа.

– Потому что она его убила.

– Он был убит… дьявольскими силами. И части его тела растащили инопланетяне.

– Ну чего ради ты общаешься с этой помешанной? – спокойно спрашивает Д.У., подзывая официанта.

Хороший вопрос. Не потому ли, что моя мать… не в себе?

– Это может сослужить тебе плохую службу. Очень плохую, – говорит Д.У.

Моя мать родилась в нормальной, респектабельной и состоятельной семье, ее отец был юристом в Бостоне, но даже сейчас, спустя годы после того, как она ушла из коммуны, она все еще отказывается красить волосы и продолжает носить сандалии.

– Дайана Мун способна разрушить все, что угодно, – продолжает Д.У.

«Твоя мать такая… очаровательная», – сказал Хьюберт, познакомившись с ней. Но истинный смысл этих слов был такой: «Мы ведь не хотим, чтобы с ней общались газетчики, правда, дорогая? Мы не хотим, чтобы они рылись в твоем грязном белье?»

Ну и во многом другом тоже.

– Дайана Мун – она… что надо, – говорю я.

Д.У. смотрит на меня.

– Допустим, но помни по крайней мере, что ты не сможешь избавиться от нее так, как избавилась от Аманды. Это довольно-таки… очевидно.

Уж не знаю почему, но после его слов мы смеемся до слез.

Я в машине. Дайана едет слишком быстро, и я знаю, что ничем хорошим это не кончится, ну и, конечно, мы не вписываемся в поворот и машина летит с обрыва. И теперь для нас есть только воздух, а под нами гигантская цементная плита, и вот-вот нас не станет. Я не могу поверить, что не проснусь, Дайана поворачивается ко мне и говорит: «Ты просто знай, что я люблю тебя. Я правда люблю тебя». И она обнимает меня. Мне не верится, что я сплю, и я сейчас на самом деле умру в этом чертовом сне, которого вообще не должно было быть, и я отвечаю: «Я тоже люблю тебя». Мне интересно, как это бывает, когда ударяешься о цемент. Мы все ниже и ниже, я готовлюсь умереть во сне – а разве это не то же самое, что умереть на самом деле? Мы ударяемся о цемент, и это совсем не так плохо, как представлялось, мы всего лишь просачиваемся сквозь него в какое-то другое место – туда, где только коридоры и голубой свет.