Большой театр. Культура и политика. Новая история - Соломон Волков

* * *

К цели создания идеального театра оперы и балета Сталин шел длинным и весьма извилистым путем. Говоря о Сталине, обыкновенно воображают его в облике тирана чуть ли не с пеленок. Нет, даже Сталин не родился сталинистом – таково мое мнение, которое я выражал неоднократно. Пока Сталин не стал жестоким тираном, без жалости распоряжавшимся судьбами миллионов людей, он чаще всего предпочитал действовать в обход, иногда почти незаметно.

В 1922–1923 годах Сталин уже был генсеком, одной из самых влиятельных фигур в советском руководстве. Инсайдеры уже знали, что одно слово Сталина по практическим вопросам культурной политики имело гораздо больший вес, чем многочисленные речи и статьи наркома просвещения Луначарского.

Но Сталин предпочитал не высовываться. Он видел, что для Ленина, как фанатичного марксиста, выжигавшего в себе всяческие “буржуазные предрассудки” и привязанности, вопрос о закрытии Большого театра имел принципиальное значение.

Юный Володя Ульянов, как вспоминала его сестра Мария, на семейных музыкальных вечерах часто усаживался за фортепиано. Он также любил напевать под аккомпанемент другой своей сестры, Ольги, арии из “Фауста” Гуно и “Аскольдовой могилы” Верстовского. Но позднее Ленин, став профессиональным революционером, выражал открытую неприязнь и к опере, и к балету. Она родилась из его восприятия Императорских театров как дорогой монархической игрушки.

Coco Джугашвили не научился играть ни на одном музыкальном инструменте, да и об операх Верстовского он вряд ли слышал. Но, став зрелым человеком, Сталин страстно полюбил музыкальный театр.

Отлично понимая, что закрытие Большого театра нанесло бы огромный ущерб советской культуре, он предпочел не вступать с Лениным в прямую конфронтацию. Вместо этого Сталин начал действовать чужими руками, в основном через своих друзей – Михаила Калинина и Авеля Енукидзе, руководивших Всероссийским центральным исполнительным комитетом (ВЦИК).

Ученик Ленина, Сталин не стал полемизировать с ним о принципиальных путях развития советской культуры, хотя на сей счет у него имелись свои соображения. Вместо этого, как я уже писал в предыдущей главе, он утопил спорный вопрос о закрытии бывших Императорских театров в море запутанных бюрократических интриг, проводившихся им через различные комиссии. Множество заседаний, масса резолюций… С помощью этих хитроумных и достаточно циничных манипуляций Сталину удалось отстоять Большой театр.

* * *

Здесь уместно сказать подробнее о ныне почти забытом Енукидзе, сыгравшем столь заметную роль в защите Большого театра от ленинских атак.

Сын кутаисского крестьянина, Енукидзе самоучкой овладел внушительными культурными знаниями. Один из самых близких друзей сталинской юности, Енукидзе после революции быстро выдвинулся в ряды руководящих советских работников. При этом он сделался настоящим покровителем искусств. Близкое общение с лучшими актерами, режиссерами, музыкантами и художниками сделало его подлинным знатоком.

О себе Енукидзе шутя говорил: “Я всего лишь всероссийский каптенармус”, – но московские деятели культуры шли к нему – быть может, чаще, чем к Луначарскому, – за разрешением своих наболевших проблем. Енукидзе старался обеспечить их продовольственными пайками, столь необходимыми тогда драгоценными дровами, сносным медицинским обслуживанием.

Директор Большого театра Елена Малиновская обращалась к Енукидзе, чтобы певцов театра освободили от обязательной для всех в то время чистки улиц, ибо они могли простудить горло. И Енукидзе шел ей навстречу. Ассигнования на своевременный ремонт театра, размеры жалованья артистов – всем этим занимался Енукидзе.

Он собирал коллекцию картин, но особенно гордился подборкой фотографий с дарственными надписями от таких титанов, как Станиславский, Немирович-Данченко, Шаляпин, Собинов и Нежданова.

Но были в характере Енукидзе и теневые стороны, о которых шептались за его спиной. Его, как и Калинина, обвиняли в чрезмерном внимании к женскому полу. В воздухе витали даже смутные намеки на педофилию. Мы знаем об этом, в частности, из опубликованных в постперестроечное время дневников многолетней секретарши Енукидзе Марии Сванидзе (сестры Екатерины Сванидзе, первой жены Сталина), многое знавшей о закулисной жизни кремлевских лидеров.

Мария Сванидзе называла ВЦИК “гнездом разложения морали, нравов и быта” и обвиняла Енукидзе в том, что ему “доставляло наслаждение сводничество, разлад в семье, обольщение девочек. ‹…› Тошно говорить и писать об этом: будучи эротически ненормальным и очевидно не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных и наконец докатился до девочек 9–11 лет, развращая их воображение, растлевая их если не физически, то морально. Это фундамент всех безобразий, которые вокруг него происходили”[353].

Сванидзе также возмущалась тем, что Енукидзе подкладывал под своих приятелей зависимых от него балерин Большого театра: “Чтоб оправдать свой разврат, он готов был поощрять его во всём: шел широко навстречу мужу, бросавшему семью, детей, или просто сводил мужа с ненужной ему балериной…”[354]

Писательница Галина Серебрякова писала о нежном отношении холостого и бездетного Енукидзе к детям, но не придавала этому столь зловещего значения: “Авель Сафронович как-то особенно любил детей. Я заметила также, что в его кармане были всегда конфеты для знакомых и незнакомых ребят”[355].

Но Серебрякова выделяла и другие моменты: “Вспоминается, как он приучал нас, молодежь, слушать 9-ю симфонию Бетховена. Он слушал ее, требуя от окружающих полнейшей тишины, и обижался, когда мы были невнимательны”[356].

Наградив Енукидзе орденом Ленина в 1932 году, несколько лет спустя Сталин изгнал его с руководящих постов и из партии “за политическое и бытовое разложение”. В 1935 году он объявил Енукидзе главой так называемого Кремлевского заговора и арестовал. В 1937 году Енукидзе был расстрелян.

* * *

1 февраля 1925 года Большой театр отмечал свое столетие. Тогда оно отмерялось не с момента создания первой труппы Большого в 1776 году, а с открытия его нового здания в январе 1825 года – того самого торжественного открытия, на котором прозвучал пролог “Торжество муз”, сочиненный Верстовским и Алябьевым.

Празднование советского юбилея перенесли на месяц – совершенно очевидным образом для того, чтобы оно не совпало с траурными днями, когда страна отмечала годовщину смерти Ленина. За год без Ленина Сталин сумел значительно укрепить свои властные позиции.

Это явным образом сказалось на том, как советская Москва отнеслась к торжествам в Большом театре. Задолго до начала юбилейного концерта к зданию Большого стали стягиваться многочисленные делегации. С музыкой и развернутыми знаменами шли красноармейцы, рабочие, пионеры и комсомольцы.