Дом на краю ночи - Кэтрин Бэннер

И, стоя на площади в звенящей предрассветной тишине, Мария-Грация поверила ему.

– Я дам вам свой ответ, – сказала она.

Андреа поднял руку:

– Нет, нет, не говори. Я уже его знаю, Мариуцца.

Запахнув пальто, он дотронулся до ее руки и удалился. Она смотрела, как он идет через площадь скованной походкой старика, и его худощавый силуэт таял вдали, как четверть века назад растаял силуэт его матери, когда Пина изгнала ее из своего дома. Андреа ушел, он уехал с Кастелламаре и исчез за морем. Сердце его матери было разбито, она сморщилась, стать, присущая ей до войны, больше не вернулась к ней. Для Флавио новость про друга и его отъезд стала куда большим потрясением, чем он готов был признать. А что касается Марии-Грации, то пройдет еще полвека, прежде чем она снова заговорит с Андреа.

Вскоре исчез и Флавио. Сентябрьским утром Пина, как обычно, поднялась к нему в комнату с чашкой кофе и печеньем и обнаружила, что постель застелена, сложенная ночная сорочка лежит в ногах, как одежды Христа в гробнице. Пина заголосила и уронила чашку, она поняла, что ее сына больше нет.

Рыбаки и работники с ферм обыскали весь остров, прочесали его вдоль и поперек, обшарили все заросли, облазили все канавы, исследовали все виноградники. Они ныряли в темные глубины старой tonnara, обыскали пристройки фермы Маццу и, дойдя до прибрежных пещер, обнаружили следы Флавио. Его ботинки, грязные английские башмаки, которые он носил с тех пор, как вернулся с войны, стояли на утесе, их носки смотрели на море. В правом башмаке была спрятана военная медаль; ленточка, испачканная землей, аккуратно сложена.

Пина зажгла свечку в церкви и опустилась на колени перед распятием, которое Флавио еще недавно полировал. И так повторялось изо дня в день. Иногда они с Кармелой кивали друг другу из разных концов церкви, каждая перед своей свечкой и погруженная в свое горе. Кармела тоже ежедневно приходила в церковь – помолиться о возвращении Андреа, который, как говорили, добрался до Западной Германии и упорно отказывается вернуться домой.

Затем произошло чудо. На десятый день пришло письмо, написанное рукой Флавио. Он жив и здоров, писал он, и находится в Англии. Около Кастелламаре его подобрала рыбацкая лодка, а от Сицилии он добрался на попутках на север. «Я нашел хорошую работу устроился ночным сторожем на фабрике, – сообщал Флавио, по своему обыкновению игнорируя знаки препинания. – Я должен начать сначала но с позволения Господа и святой Агаты приеду домой к Рождеству или на фестиваль передай мои пожелания отцу Игнацио пожалуйста. Как видишь у меня все хорошо».

И хотя Пина регулярно получала от сына письма без знаков препинания и даже услышала его голос, искаженный, но узнаваемый, по телефону несколько лет спустя, Флавио домой так и не приехал. Пытаясь смириться с исчезновением брата, Мария-Грация убеждала себя, что Флавио уехал по каким-то своим резонам, и вовсе не обязательно исключительно печальным. Потому что, в конце концов, справедливость ведь была восстановлена. «Я благодарю тебя за то что ты сделала, – написал он ей год спустя на клочке, вырезанном из картонной коробки от овсяных хлопьев, – теперь я сплю лучше».

И однажды в этом мире перемен и сейсмических катаклизмов появился иностранец. Он сидел на своем обычном месте за стойкой, как будто и не уезжал никуда.

Как-то раз Мария-Грация возвращалась из церкви, куда наведывалась в те дни, когда ее сердце переполняла печаль, – поговорить с отцом Игнацио о своем брате. На обратном пути она поняла – по хитрым улыбкам старух у лавки Арканджело, по благословению, которое выкрикнул вдовец Онофрио, высунувшись из окна, и даже по непривычному спокойствию голубок, сидевших на ветках пальм, – что-то изменилось на острове. Раздумывая над этими странностями, она направлялась домой проулками, дабы не давать лишний раз пищу местным сплетникам.

У террасы нетерпеливо приплясывала Кончетта.

– А у тебя новый посетитель! – завопила она, еще издалека увидев девушку. – Скорей встречай его!

Мария-Грация взяла девочку за руку и спокойно поднялась по ступеням. Она думала увидеть одного из археологов или, может, кого-то из ссыльных, вернувшихся на остров. Надеяться, что внутри ее ждет Роберт, было столь же абсурдно, как и ожидать появления в баре святой Агаты собственной персоной.

Так что для нее стало истинным потрясением то, что она увидела, – а увидела она за стойкой бара своего бывшего возлюбленного. Он смущенно улыбался, довольный произведенным эффектом.

Он изменился: выглядел старше, одет дурно да и словно уменьшился в размерах. Он заговорил, и голос его будто доносился откуда-то издалека.

– Что ты здесь делаешь? – выдавила Мария-Грация.

Роберт вскочил, отирая капельки пота со лба. Он говорил, неловко мешая английские и итальянские слова, пытаясь выразить свою нежность: cara mia, милая моя. Эти же слова он произнес в те жаркие дни пять лет назад, когда она была еще совсем юной, так что было совершенно неуместно повторять их прилюдно. Мария-Грация обнаружила, что не может ничего сказать в ответ, настолько переполняли ее чувства: потрясение, шок, радость, гнев.

– Что вы здесь делаете, синьор Карр?

Роберт попытался взять ее за руки:

– Я вернулся. Мария-Грация, я не могу передать, как счастлив… и ты не изменилась… – Он говорил на ломаном итальянском.

Не изменилась? За пять лет? Это она-то, собиравшая улиток и сорняки, сохранившая бар в годы войны и выведшая его в спокойные воды, предложившая идею Комитета модернизации и доказавшая невиновность Флавио? Мария-Грация ощутила, как сжимаются и разжимаются ее кулаки.

– Ты ни разу не написал мне.

Многочисленные посетители затаенно молчали, ловя каждое слово.

Бросится ли она к нему на шею и доставит ли им всем удовольствие стать свидетелями примирения?

Она пошатнулась и ухватилась за край стойки, чтобы не упасть. Роберт встревоженно кинулся к ней.

– Я не должен был так пугать тебя, – сказал он. И добавил смущенно: – Все это время я любил тебя, Мария-Грация. Я вернулся. Я вернулся навсегда.

Их взгляды встретились. Его волосы потускнели и поседели, кожа, некогда тонкая и прозрачная, загрубела и покраснела. Она хотела заговорить, но волны гнева и радости захлестывали ее, она вся дрожала.

– Ты любишь кого-то другого? – прошептал он, не дождавшись, когда она заговорит. – Это значит, что ты больше меня не любишь?

И вот, когда они стояли лицом к лицу у барной стойки, земля затряслась. Но так велико было другое потрясение – то, что она сейчас переживала, – что Мария-Грация не сразу поняла, что дрожание исходит снаружи, а не изнутри. Землю тряхнуло еще раз.

– Скажи мне, что не так, – умолял Роберт.

– Ты ни разу не написал мне, – повторила она.

Но, прежде чем он успел сформулировать ответ, в бар хлынула целая толпа. Покидая церковь после полуденной мессы отца Игнацио, прихожане услышали, что вернулся англичанин, и поспешили приветствовать его. Утонувшего в радостных возгласах Роберта оттеснили от Марии-Грации.