История династии Сфорца - Леси Коллинсон-Морлей

Известие о его наступлении, слухи о котором распространились задолго до того, как оно началось на самом деле, почти повсеместно вызвало неподдельное ликование. Французские командиры испытывали такую зависть к положению Тривульцио, что даже они были рады любой возможности расшатать его власть и ослабить его влияние на Людовика XII. Тривульцио осознал всю серьезность положения, когда из Беллинцоны был изгнан его гарнизон, и герцогские войска продолжили наступление, почти не встречая сопротивления. Он отозвал графа де Линьи, одного из злейших своих врагов, из Комо, жители которого вскоре приветствовали Галеаццо Сансеверино и Асканио, командовавших передовыми отрядами Моро. Ив д'Алегре, посланный в Романью на помощь Цезарю Борджиа, также был отозван и, беспрепятственно проследовав через все герцогство, присоединился к своим соотечественникам. Отход этих войск вынудил Цезаря отложить на время планировавшуюся осаду Пезаро. Таким образом, после пленения Катарины Сфорца и захвата ее городов Имола и Форли он должен был поспешно завершить свою первую кампанию в Романье.

Невзирая на волну антифранцузских настроений в Милане, Тривульцио делал все возможное для обороны города. Перемена в настроениях его земляков привела его в ярость, и он не только перевел на осадное положение замок, но и разместил гарнизоны в Корте Веккья и даже в соборе Св. Амвросия. Но это только усиливало ненависть к французам. Миланцы считали Тривульцио предателем, каковым в действительности он всегда и был по отношению к герцогу. Людовико выставил на публичное обозрение его портрет, на котором, в соответствии с обычаями того времени, он как изменник был изображен повешенным за одну ногу. Тогда Тривульцио лично произнес речь перед горожанами, но было уже слишком поздно. Они передразнивали его и кричали, что хотят увидеть, как в нем произойдет очередная перемена. Когда он заявил, что готов умереть за свой город, ему предложили в подтверждение своих слов распустить войска. Наконец, совершенно потеряв самообладание, он решил вызвать солдат, чтобы безжалостно навести порядок в городе, но обстановка на улицах уже не давала такой возможности. Д'Отен, славившийся своим умением красочно рассказывать о событиях, сообщает о том, что в городе находилось более 200 тысяч вооруженных людей (несомненно, абсурдное преувеличение), так что им даже негде было разместиться. «Удивительно было видеть столь бурное воодушевление среди горожан, подобного которому не случалось со времен Мария и Суллы в Риме». Столкновений удалось избежать; французы укрылись в замке, третьего февраля Тривульцио вынужден был покинуть Милан.

Во время этого отступления народ разбирал мосты и сооружал всевозможные препятствия на пути французов, и в то же время с тыла их атаковали отряды алебардщиков под командованием Галеаццо Сансеверино. Д'Отен весьма красочно описывает бесчинства своих соотечественников. В одной из подожженных ими деревень женщины и дети, не желая попасть в руки французам, оставались в горящих домах, и солдатам пришлось силой выводить их из огня, чтобы доставить в безопасное место. Сам Линьи подавал им пример. Отряды французов отошли в Новару и там дожидались прибытия подкрепления, которое Людовик обещал направить к ним как можно быстрее.

Асканио вернулся в Милан второго февраля вместе с юным Эрмесом Сфорца, Галеаццо Сансеверино и шестью тысячами швейцарцев. Он остановился в епископском дворце, поскольку Корте Веккья был разграблен Тривульцио. В городе звонили колокола, всеобщее воодушевление не знало границ. Асканио во всех подробностях продумал сцену возвращения своего брата. Переезд того из Комо оказался одним долгим триумфом: все население окрестных деревень приветствовало его криками: «Герцог, герцог! Моро, Моро!» Для въезда в город Людовико надел темно-красную мантию, шапочку из черного бархата, на его шее красовался эмалированный браслет с бриллиантом, еще больших размеров изумрудом и огромной жемчужиной. По воспоминаниям Тротти, Людовико в своем торжественном облачении на аудиенции дипломатических представительств казался ангелом, спустившимся из рая. Еще более яркое впечатление это событие произвело на д'Отена, который свидетельствует, что, видя прием, оказываемый герцогу в Милане, можно было подумать, будто сам всемогущий Бог посетил этот город. Драгоценности на одежде герцога стоили 50 тысяч дукатов. Нам трудно представить себе, насколько важна была подобная демонстрация богатства в Италии эпохи Ренессанса, когда из уст в уста передавались слухи о цене костюмов. Вернувшийся к власти герцог светился от счастья и выглядел значительно помолодевшим. Снисходительный и непринужденный, величественный и благородный, в те дни он казался совершенным воплощением государя. С герцогским жезлом он вновь шествовал по улицам своего города, где повсюду видны были результаты его правления, сопровождаемый былым кличем «Моро! Моро!», который заглушал звуки труб и звон колоколов. «Если бы стены, деревья и сама земля обладали бы голосами, то и они, я уверен, вскричали бы: Моро», — писал мантуанский посланник.

Это был, вероятно, день наивысшего триумфа в жизни Людовико. В прежний период его правления всегда существовала скрытая оппозиция его власти. Более всего его порадовало изображение льва св. Марка (символ Венеции), голову которого клевал орел, спину бил кнутом св. Амвросий, а клыки вырывал турок. Эта картина прекрасно отражала общественное мнение. Недовольство миланцев французами в немалой степени было вызвано тем, что они позволили Венеции оккупировать области Гьярададды и Кремоны и принять участие в разграблении герцогства. По свидетельству очевидцев, толпа в 60 тысяч человек сопровождала Людовико до собора. Он вошел в него вместе с кардиналами Асканио и Сансеверино, который также приложил немало усилий для возвращения герцога. Асканио, хоть он и был одет как мирянин, благословил преклонившего колени брата и всю собравшуюся здесь толпу.

Нехватка денег вновь стала проблемой для Людовико. Его казна быстро опустела в Германии, и теперь он оказался крайне стеснен в средствах. Многие знатные горожане и большинство городских корпораций внесли щедрые пожертвования, заявив, что если не будет помощи извне, то Милан, полагаясь только на свои силы, приобретет еще большую славу. Эти средства позволяли рассчитывать на доход в 40 тысяч в месяц, но они составляли лишь половину необходимой суммы. Люди герцога, едва ли не со шляпой в руках, обходили все дома, но горожане отвечали им, что у них уже ничего нет. «Они соберут 25 тысяч дукатов, не больше». Значительный вклад внес Асканио, пожертвовав своим столовым серебром, тогда как герцог заложил свои драгоценности. Приходские священники начали сбор средств, на переплавку пошла даже церковная утварь. Но эти крайние меры у многих вызвали недовольство, особенно когда распространились совершенно безосновательные слухи о том, что герцог скрывает собственные средства, которые якобы не были истрачены в Германии.

Французы держали оборону в замке, к немалому удивлению миланцев, в памяти которых еще были свежи воспоминания о Бернардино да Корте. Из замка осажденные могли видеть картину на Пьяццо да Корте, на которой он, как предатель, был изображен повешенным за ногу. Осада велась довольно энергично, но численное превосходство нападающих не давало им того превосходства, которое они имели бы в открытом сражении. Воспользовавшись информацией, полученной от человека, которому было позволено проносить в замок провизию, осаждающие смогли затопить продовольственные подвалы или даже прекратить поступление воды с мельницы; но замок не сдавался. Власть над городом и руководство осадой было возложено на Асканио.