Почувствуй это снова - Ольга Вечная

– Матвей! Сердечко! – помехи. – Матвей! Ты слышишь?!

Мурашки. От тона ее. Появляется надежда.

– Повтори? – переспрашиваю. – Юля?!

Вызов обрывается. Блть. Абонент недоступен. Откладываю телефон на стол. Как тут жарко–то! Прокашливаюсь, быстро вытираю глаза. Поднимаю голову и произношу другим, жестким тоном:

– Спасибо. Что теперь? Куда идти, что делать? Пописать прям тут можно? Я пока не хочу, но могу еще воды выпить.

– Это Юля же? По голосу узнал.

– Да. Она в больнице под капельницами. Скоро узнаем, жив ли наш ребенок.

Он тоже прокашливается.

– Что ж ты не сказал ничего.

– Я говорил, – отвечаю. – Много раз.

За это били. Ваша дочь пожелала нам эту потерю. Произношу спокойно:

– Что дальше делать? Командуйте, блть. Я всё хуже соображаю.

Юля

Между моим корпусом и соседним, где делают узи, нет крытого перехода. На улице минус пятнадцать, поэтому мы с девочками торопимся, дабы не отморозить носы и пальцы.

Я иду последней и на мгновение останавливаюсь. Вдыхаю морозный воздух. Оглядываюсь. Здания, лавочки, машины – всё в белом, пушистом снегу. Тусклое солнце с непривычки слепит. Красиво. До чего же хорошо на свободе! Но делать нечего, бегу дальше, хрустя по протоптанной дорожке. Обратно в свою палату–камеру.

Остро жалею, что так редко гуляю. Быть запертой в четырех стенах, да еще и в госучреждении, — тяжко. Действительно тяжко. Настоящая проверка на прочность. Я не думаю о лишениях и неудобствах. Иногда, может, мельком. Всё вытерплю, лишь бы нам с Обнимашкиным смогли помочь.

– Фух, добежали! – говорю, заходя в палату. Девчонки шумно раздеваются.

Нас тут пятеро беременных, которых угораздило заболеть в новый год. Храбримся, поддерживаем друг друга. Вот с двумя бегали на узи. Еще две приподнимаются на подушках и спрашивают:

– Ну что, Юль? Что сказали–то?!

Снимаю верхнюю одежду, убираю в шкаф. Переобуваюсь и падаю на кровать, закрываю глаза. Дыхание учащенное, хотя тут идти–то — ерунда! Совсем эта зараза меня из сил выбила, какая я жалкая и никчемная!

– Вроде бы нашли пульс, – принимаю коленно–локтевую позу, расслабляюсь после «забега». – Дядька в возрасте, раздраженный весь. Ругался, что не по его части беременные. Сначала вообще не хотел смотреть. Потом искал–искал — нету. Но мне Матвей же звонил.

– Нашелся??

– Да, к счастью! Он очень умный. Сказал, что на этом сроке неопытный спец может просто не найти пульс. Я потом, после узи почек и печени, попросила повторить. Слезно. Узист не хотел, но согласился, поводил датчиком. И вроде бы есть, фух! Говорю сейчас и мурашки бегут, – зябко потираю плечи.

– Лишь бы это была не твоя вена.

– Я тоже подумала, но у плода сердцебиение значительно быстрее. Там такой молоточек быстрый. – Улыбаюсь. – Правда, ненадолго поймали. Малыш, видимо, отплыл и спрятался. Достали его в эти дни. Третий раз уж не стали искать. Не знаю, уже думаю, вдруг мне показалось. Но почему–то уверена, что нет.

– Не показалось, Юль. Всё будет хорошо.

– Надеюсь. Спасибо, Тань. А ты как?

– Да как? Жду обход, может, выпишут. Хотя, сегодня еще вряд ли. Домой хочется.

У Тани срок больше, и животик уже заметный. Мы неплохо вроде бы поладили.

Беру градусник, измеряю температуру — тридцать семь с половиной. Терпимо. Пока держим ситуацию под контролем. Вот вчера было действительно страшно. Жутко. Хуже, намного хуже чем в любом фильме ужасов! Я сдалась и расплакалась, на несколько бесконечных минут допустив, что всё. Особенно, когда кровь на белье увидела. Кинулась звать дежурного врача, но гинекология меня не приняла с такой высокой температурой. Да и, как я поняла по репликам докторов, они беспокоились уже за мою жизнь. Экстренно исключали пневмонию.

Матвей пропал. Не отвечал ни на звонки, ни на сообщения. Паша понятия не имел, где он. Мама позвонила в полночь, чтобы поздравить с наступившим новым годом, и заодно с днем рождения. Жалела меня, причитала, что так всё печально получилось. Они с папой тоже болеют, но легче. Для них температура в тридцать девять не так страшна.

Мама по голосу поняла, что дурно мне. Начала успокаивать.

Заверять, что выкидыш — это не конец. Требовать, чтобы взяла себя в руки и перестала страдать. Что молодая еще. Да и срок никакой! Вот у нее была печальная ситуация. А я... раздуваю драму из ничего. Что если сорвется беременность, значит, так и правильно. К лучшему. Впереди такая жизнь интересная, столько всего прекрасного меня ждет! А тут... может, и к лучшему всё. Ребенок этот не в тему. Может, спустя годы, я еще и поблагодарю тетю Галю, за ее необдуманный поступок!

Возможно, мама права. Быть может, на кого–то эти слова подействовали бы, как теплый плед или глоток горячего какао. Но только не на меня.

Я вдруг сильно разозлилась. Попрощалась, сбросила вызов и отвернулась к стенке. Лежала долго. Капельница мерно вливала парацетамол через продырявленную вену, на переносицу отек давил так, что голова трещала. В ушах шумело, горло драло. Я обдумывала слова мамы с закрытыми глазами, крутила их, вертела.

И вдруг осознала, что не хочу с ней больше разговаривать.

Мы совсем не понимаем друг друга.

По нолям. Ни капельки.

Словно на разных полюсах находимся, кричим друг дружке важное — а бестолку!

Мама – мой любимый, самый близкий человек, который ради меня готов на всё. Жизнь отдаст, не задумываясь. Но она не осознает, что я точно также отношусь к своему пусть еще не рожденному ребенку.

Для нее моя беременность — это проблема, требующая решения. А выкидыш — стал бы этим решением. В том числе.

Но я–то его люблю! Уже. Мне больно, у меня горе. А им пофигу. Они с днем рождения поздравляли.

Матвей не вспомнил про мой праздник. И про Новый год тоже. Он заверил, что разобьется вместе со мной вдребезги. Он был абсолютно честен.

Я подтянула колени к груди.

Нет, мы не умрем, конечно же. Но упадем — однозначно. Как долго пролежим — не знаю. Да это и не важно. Матвей тоже это чувствует. И знает, что единственный путь. Другого попросту нет.

Нас обоих одолевает страх потери. Невыносимый привкус горечи.

Матвей не обесценивает случайный залет восемнадцатилетней бездумной соплюхи. Не обесценивает мою любовь к своему ребенку.

Он тоже горюет.

Я лежала и думала, что больше не смогу жить с мамой и папой. Я по–прежнему их люблю всем сердцем, но дальше пойду своей дорогой.

Вот как в жизни случается. Самые родные люди, отдающие всю любовь, всё свое время — вмиг становятся чужими. А парень, с которым мотает от любви до ненависти и обратно, — самым близким, понимающим, нужным.