Кафедра А&Г - Татьяна Соломатина

– Что скажешь? – Лена отложила газету и горделиво подбоченилась.

– Что за истекшие годы ты так и не научилась произносить речи. Гости опять чуть не уснули за те несчастные пять минут, которые ты несла в пространство эту чушь. Нет-нет, конечно, ты говорила верно и по делу. По очень важному делу. Но это как и со всем остальным: ты можешь сколько угодно говорить дело – и всем будет по барабану. Зато как только начнёшь рассказывать о чудесах или анекдоты травить – все твои. Дело надо делать. Думаешь, президент что-то сегодня уловил про системный подход, подчёркнутый в его же, ёпрст, выступлениях, написанных референтами?

– В следующий раз спляшу и голую жопу покажу. Причём сразу Патриарху.

– Вот и отлично! Людям нельзя давать скучать и слишком много думать. А то они поломаются. Только этого им и нельзя давать – скучать и думать. Для этого и существуют ангелы и бесы – не давать людям скучать и думать. Ну, да не волнуйся. И не сопи. На банкете все изрядно и бездумно веселились. И пару вопросиков я попутно решил. Меня, к слову, попросили перевести твою речь с бюрократического на людской.

Безымянный вскочил и изобразил в лицах:

– Так в чём всё-таки преимущество академических и университетских клиник перед госбюджетной и частной медициной? А в том, что у одной няньки дитя глазастее! И одето опрятнее. И накормлено вовремя.

– Да. Мне до тебя, Безымянный, ещё расти и расти.

– А то! Но ты не волнуйся, Кручинина. Я такими «яйцами», как ты, не разбрасываюсь. Иди сюда… Кстати, Патриарх, как мне показалось, пялился вовсе не в хлеб-соль, а кое-кому в декольте.

– Ничего святого у тебя, Безымянный.

– Ты права, детка, совершенно ничего святого. Что святого может быть у всего лишь вестника? У него нет святого. У него есть что?

– Предназначение!

– Ну, слава богу, директор академической клиники, профессор Кручинина, выучила.

– Слава богу, что нас никто не слышит. Академик, профессор… А как два идиота…

– Ну, одно другому не мешает. Кофе будем пить?..

Ведьма

– Наук зерно

Погребено

Под слоем пыли.

Кто не мудрит,

Тем путь открыт

Без их усилий.

Фауст

– Я, кажется, с ума сойду

От этих диких оборотов!

Как будто сотня идиотов

Горланит хором ерунду.

– На секционные заседания пойдёшь?

– Слушай, я программные доклады еле высидела. Это вам там, в президиуме, хорошо. За сцену сходил – вернулся весёлый. В гробу я видала эти секционные.

– Может, всё-таки сходишь? Вдруг чего интересного скажут?

– Лёш, у меня полный портфель материалов съезда. Или у тебя тут уже бабёнка подвернулась смазливая?

– Лена, о чём ты говоришь?! Какая бабёнка! Не хочешь, не ходи. Я думал, тебе будет интересно.

– Вот делать мне нечего, как только интересоваться некоторыми аспектами перинатального ВИЧ-инфицирования, которые будет бубнить невнятная афроамериканка. Алёша, ты совсем уже обалдел. Мы в Риме!!! Мы снова в Вечном городе. В первый раз я его и не видела вовсе. Вынь энерджайзер из задницы на пару часов. Пойдём просто погуляем, держась за ручки. Тут никто не знает, что ты академик, а я – профессор. И отключи, пожалуйста, мобильный. Я хочу хоть немного побыть просто любимой и любящей женщиной…

* * *

Антонина Павловна была лицом материально ответственным на кафедре А&Г стоматологического факультета. Кафедру А&Г снова разделили. Особо нести ответственность было не за что. Прежде бурлившая здесь педагогическая и научная жизнь утихла, переместившись в академическую клинику. Шеф, когда-то населивший этот корабль всякими тварями, теперь скидывал ненужных за борт. Есть время собирать тварей, есть время разбрасывать тварей. В новом варианте их стало три: академическая кафедра А&Г, кафедра перинатологии и подростковой гинекологии на базе академической клиники и «Соловки» – кафедра А&Г стоматологического факультета в помещении бывшей кафедры последипломного обучения. Ниязова осталась на последней базе, но отнюдь не заведующей. И даже не и.о. На академической кафедре заведовал ректор, кафедрой перинатологии и подростковой гинекологии ведал достаточно молодой доктор наук, которому не так давно академик Былинский дал отличные рекомендации. Карьеру парень сделал стремительную: Шеф уважал Былинского, Шеф уважал безродных карьеристов-энтузиастов, горевших на работе. Шеф восторгался любого рода увлечённостью и умел оценить её по достоинству. Как председатель Диссертационного совета, он имел значительный вес в финальном принятии решений, и диссертация молодого человека, поданная к защите на соискание учёной степени кандидата медицинских наук, была признана достойной к присвоению докторской степени. Единогласно, разумеется.

Большинство многочисленных «блатных» аспирантов, получившие желанную учёную степень кандидата медицинских наук, уходили кто куда – кто в практическое здравоохранение, кто в частные кабинеты и страховую медицину, а кто и вовсе куда занесёт. Ставки он не сократил, просто теперь чаще всего на одну боевую единицу и приходилась положенная ей ставка, а не как раньше – по четверти на ассистента. Слишком престарелых, вроде Любови Захаровны, Шеф распорядился отправить на давно заслуженный отдых. Это распоряжение, впрочем, не коснулось Игоря Израилевича – его Шеф забрал в академическую клинику. Это вызвало небольшой переполох в отделе кадров, который до Шефа так и не дошёл даже в виде отголосков. Старик стал уже чем-то вроде талисмана и в свежей академической, достаточно молодой среде получил кличку – легко догадаться – Агасфер. Чем был несказанно доволен.

Сам же Шеф, создав первую в стране подобную клинику, казалось, утратил к ней всяческий интерес. Там полновластно царила Елена Геннадьевна, и, надо сказать, отлично справлялась. Она железной рукой наладила лечебную работу и в науке слишком уж откровенную профанацию свела на нет. Благо клиника была затарена под завязку современным оборудованием и, значит, появились новые рутинные темы в рамках выбранного направления – «Здоровье нации». Есть где развернуться. Что ни предложи, всё вписывается. С педагогической частью проблем не возникало – собственно, в конце концов, академическая клиника в первую очередь создавалась именно для обучения студентов и интернов. Это была их самая что ни на есть настоящая Alma Mater, где их уже никто особо не шпынял ни за что (только по делу) – ни администрация, ни больные, – именно они, учащиеся, будущие врачи, и были здесь полноправными хозяевами. Триединство медицины – Наука, Практика, Учение – начинало мало-помалу вспоминать, каково оно – быть целым в воссоединённой ипостаси. Мёртвая вода пролилась, дело было за живой. И Елена Геннадьевна старалась изо всех сил. А сил ей было не занимать. Она практически жила в клинике. Хотя, как и прежде, всегда была рядом с Шефом на всех более-менее значимых мероприятиях. Иногда – очень редко – они на пару дней куда-нибудь улетали вдвоём.