Последний ребенок - Джон Харт

– То есть белые не хотели, чтобы рабы учились.

– Но они учились. И африканцы, и индейцы. Учились читать и знакомились с Библией, но только делали это втайне, потому что понимали, какая опасность им грозит. Рабы были умнее, чем думали их хозяева. Знали, что за веру их накажут. Продадут. Может быть, даже убьют. Вот почему они поклонялись Богу в лесах и болотах. В тайных местах. Понимаешь?

– Нет.

– Эти тайные места были их церковью. И назывались они «хаш арбор»[27]. Туда рабы приходили для поклонения, там прятали веру от белых, которые не хотели делиться с ними своей религией.

– Хаш арбор? Как то место на карте.

Джонни кивнул.

– Они не строили церкви – знали, что их кто-нибудь найдет. А лес – это просто лес, болото – просто грязь, вода, змеи и дерьмо. Поэтому они собирались в тех тайных местах. Пели свои песни, обращенные к Богу, танцевали и являли свою новую веру.

– Это всё в книге?

Джонни отвел глаза.

– Что-то есть. Но не всё.

– А что еще?

– Был один раб по имени Айзек. Типа проповедник. Учил тех, кто не мог читать. Распространял знание, хотя и знал, как это опасно. – Джонни смахнул с шеи москита и раздавил двумя пальцами. – В конце концов их накрыли; трех рабов линчевали на месте – повесили на деревьях, которые и были их церковью. Собирались повесить и Айзека, но вмешался его хозяин. Он усмирил толпу, держа в одной руке револьвер, а в другой – Библию. В книге написано, что он призвал Бога спуститься с небес и пригрозил застрелить каждого, кто сделает шаг вперед. Рискнуть никто не пожелал – смелости не хватило. И он спас раба от смерти.

Джека рассказ явно захватил.

– И что было дальше?

– Хозяин забрал Айзека домой и спрятал на три недели. Ждал, пока толпа остынет и в ком-то, может быть, проснется стыд. Потом отпустил того раба и даже дал ему землю. Ту, где люди Айзека поклонялись Богу.

– Где их линчевали.

– И это тоже.

– Значит, ты хочешь найти того парня там?

– Айзек Фримантл прожил на той земле всю свою жизнь. Может быть, Фримантлы живут там до сих пор. Тропа прямо туда и ведет. Может, они ходят по ней в город и обратно.

Джек нахмурился.

– Как ты это узнал? Сам же говоришь, что в книге этого нет.

– Моего прапрадедушку звали Джон Пендлтон Мерримон. Как и меня.

– Ну и что?

– Это он был там с револьвером и Библией. – Джонни бросил прутик в огонь. – И освободил Айзека.

– Отпустил.

– Точно.

– То есть ты хочешь пойти на болото, найти того правнука или как его там, убийцу, и спросить насчет Алиссы?

Джонни не задумываясь кивнул, а Джек покачал головой.

– Думаешь, он тебе обязан?

– Вряд ли он знает, кто я такой.

– Тогда ты точно дурак. В смысле, из гребаной резервации вырвался.

– Из резервации. – Джонни покачал головой. – Забавно.

– Я не шучу. Это же глупо. Полное безумие.

– Отступать поздно. Ты сам сказал.

Джек поднялся, и костер выстрелил искрами.

– Господи, Джонни, он уже убил двоих. И нас убьет. Как пить дать.

Джонни тоже встал.

– Я потому вот это и взял. – Он вынул из кобуры револьвер Стива, и на стальном корпусе завертелись огненные дьяволы.

– У тебя с головой не в порядке.

– И ты пойдешь со мной.

Джек огляделся по сторонам, словно надеялся на чью-то помощь, но никого не увидел. Свет отодвигал тьму, и небо давило сверху. Он сложил руки в просительном жесте и жалобно посмотрел на друга.

– Ведь прошел уже год.

– Не говори так!

Джек сглотнул и бросил отчаянный взгляд на кусты за костром, а потом произнес:

– Да мертва она, чтоб тебя.

Джонни вложил в удар всю силу. Кулак угодил Джеку в скулу, и тот свалился на землю. Джонни стоял над ним, и дыхание резало горло, как стекло, а револьвер оттягивал руку мертвым грузом. На какое-то мгновение его самый давний друг перестал быть другом и сделался врагом, и Джонни спрашивал себя, почему он вообще думал, что этот парень может быть чем-то бо́льшим. Но потом увидел в лице поверженного страх.

Жар схлынул, и Джонни увидел небо, внезапно потемневшее и огромное. Он увидел себя глазами Джека и понял, что и в самом деле безумен. Но это ничего не меняло.

– Мне надо идти.

Кулак разжался. Джек подался назад.

– Пожалуйста, не заставляй меня идти в одиночку.

Хант отвез Кэтрин Мерримон в домик на краю города. По дороге детектив пытался завести разговор, но женщина отмалчивалась. Остановившись на подъездной дорожке, он посмотрел в окно и, нахмурившись, спросил:

– Когда вы прошлым вечером видели ту незнакомую машину, где именно она стояла?

Кэтрин показала, и Хант окинул взглядом темную улицу.

– Она просто стояла там. С работающим двигателем. Раньше я никогда ее не видела.

– Что это была за машина?

– Мне показалось, что полицейская.

– Полицейская? Почему вы так подумали?

– Ну она так выглядела. Большой седан. Обычно такими бывают полицейские машины.

– Мигалка на крыше?

– Нет. Просто она была такая… – Кэтрин показала руками. – Как вот эта, в которой мы сидим.

– «Краун Виктория»?[28]

– Похожая. Большая. Американская. Не знаю. Темная. Я не интересуюсь машинами и ничего о них не знаю.

– И когда она уехала?

– Как только я к ней направилась.

– В каком направлении?

Кэтрин показала, и Хант снова нахмурился.

– Думаю, после всего случившегося вам здесь оставаться не стоит.

– И куда же мне идти? – Она подождала ответа. – К вам?

– Я не такой.

– Все мужчины одинаковы, – с нескрываемой горечью заметила Кэтрин. Их глаза встретились, и детектива поразила пронзительность ее взгляда, выдававшего крайнюю усталость и обреченность.

Будь ты проклят, Кен Холлоуэй. Будь ты проклят за то, что сделал с ней.

– Я имел в виду отель. Что-нибудь неприметное.

Она, должно быть, поняла, что сделала ему больно.