Девятный Спас - Анатолий Брусникин

— Кто такая?

— Господина гехаймрата, временного моего начальника дочерь. Оно, конечно, не по Сеньке шапка. Такого ль ей жениха надо? Любой богач, княжеский сын за счастие почтёт… Ну да ничего, Амор и не такие твердыни брал! — тряхнул головой Алёша и стал подвязывать ногу. — К берегу греби! Нечего нам в виду монастыря от синих кафтанов вылезать.

* * *

Новоспасская колокольня стояла не впритык к храму, а на некоем отдалении, ближе к братским палатам — хорошему белокаменному зданию в три жилья, где располагались иноческие кельи. Монастырь был богатый, почтенный, издревле заступник перед Богом за Романовых, когда те еще хаживали в простых боярах. Тем странней показалось Никитину, что сия обласканная царями обитель оказалась пристанищем для государевых врагов. Или же это сам государь оказался супротивником праотеческих святынь? Правдой было и то, что при Петре, не как при его старшем брате, отце или деде, Новоспасский подзахудал без августейшего призрения, пооскудел. В звоннице сиротливо висел один-единственный великий колокол, все средние и мелкие пошли в переплавку. Пожалуй, не с чего было братии сердечно молиться Господу о государевом здравии…

У колокольни, прислоняясь спиной к двери, стоял молодой курносый монашек с цыплячьего цвета бородёнкой, лузгал семечки. Должно быть, тот самый звонарь.

— Ты молчи, я сам, — предупредил Алёша, отмахивая по земле костылями.

— Спасай Христос, братка. К Фролу мы. Чего вылупился? Не всё стрельцам одним за правду стоять. Нам, солдатам, Петруха, черт табашный, тоже вот где.

— Коли ты к Фролу, должон слово знать, — осторожно сказал монах.

Попов почесал затылок.

— Слово? Так «булат», рази я не сказал?

Звонарь отворил дверь.

— Проходьте, братие. Дело святое!

Обнял одного, потом и второго.

От этого объятья Дмитрий поёжился. Этак вот и Христос с Иудой облобызался. Только кто тут Иуда? Что-то не по сердцу Никитину была новая служба.

— Я чай, мы первые? — обернулся к звонарю Алексей.

— Нет, пят-шестые.

— Как пят-шестые? Велено же было к четырём часам, а сейчас только три с половиною!

Монашек засмеялся.

— Стрельцы не немцы, часов на пузе не носют. Пообедали да пришли. Да вы поднимайтеся. Как ты на одной ноге-то вскарабкаешься, болезный?

— Ништо, я обычный, — буркнул раздосадованный Алёша.

Весь искусно замысленный прожект рухнул через стрелецкую сиволапость! Ясно было сказано: с четырёх, по часовому бою, — так нет. Заговорщички! Ох, некультурство наше российское!

— Нате-кось.

Звонарь щедро насыпал каждому семечек. Полезли по крутой деревянной лесенке. Подниматься было высоконько.

— Что делать будем? — спросил Никитин, когда они остановились на первом пролёте перевести дух. — Их там с Фролом этим уже пятеро. Главарь, верно, каждого в лицо знает. Не уйти ль, пока не поздно?

— Поздно.

Внизу стукнула дверь, заскрипели ступени. Поднимался следующий заговорщик. Попов заглянул в квадратную дыру.

— Этого знаю! Зиновий Шкура, кому было сказано первым прийти. А и тот четырех не дождал, дурья башка. Лезем, пока не догнал!

Двинулись дальше, стараясь поменьше скрипеть. Затаиться бы где-нибудь, а только где тут спрячешься?

Площадка, на которой висел большой колокол, была открытая, бесстенная. Ещё выше, под маковку, вела приставная лестница. Там, на самой верхотуре, судя по голосам, и расположился неведомый Фрол со товарищи.

— Давай сюда!

Алексей влез в колокол, взялся за язык, втянулся повыше. Огромный медный колпак укрыл сыщика с головы до ног. Митьша взялся с другой стороны: одна рука повыше Алёшиных кулаков, другая пониже.

— Тихо ты, чёрт! — шикнул Попов. — Раскачаем — загудит.

Но язык лениво поболтался туда-сюда, выправился. Мимо, пыхтя и отдуваясь, протопал неведомый казаку Шкура.

Едва вылезли наружу, пришлось снова прятаться. Снизу опять скрипели ступени, это поднимался следующий десятник.

И так три раза. То в колокол, то из колокола, то в колокол, то из колокола. Будто мыши, прячущиеся от кошки, подумал Никитин, всё больше злясь. Утешался лишь мыслью, что отечеству должно по-всякому служить, даже и поперёк сердца.

Когда куранты надвратной монастырской башни отбили пять часов, восхождение заговорщиков окончилось. Стало быть, все собрались: восемь щук-десятников и с ними царь-рыба Фрол.

Алёша с Дмитрием подобрались к самой лестнице, чтоб слушать, о чём пойдет беседа. Слышно было разно: то каждое слово, то — если ветер дунет — один невнятный гомон.

Вначале, правда, разговор был однообразный и малопримечательный.

Некто (очевидно, сам Фрол) густым басом спрашивал каждого по очереди про одно и то же. Надёжны ли стрельцы в десятке? Довольно ли оружья? Нет ли нужды в деньгах? Знает ли кто из людишек пороховое дело?

Отвечали ему тоже по очереди. Медленно, обстоятельно, по-московски.

За своих ручался каждый. Называл каждого и расхваливал. Алёшка пожалел, что записать нечем. Попробовал запоминать — плюнул. Запомни-ка восемьдесят имён. Добро б ещё имена были, а то все больше прозвища: Косой, Дуля, Ковыль.

Оружье у стрельцов было, на его недостачу никто не жаловался. Оно и понятно: у исконного стрельца мушкет, сабля да бердыш свои собственные, любовно хранимые. Когда вышел указ оружие из слобод в казну сдавать, отнесли ржавье старое, ломаное, а настоящий наряд попрятали.

От денег не отказался никто, и, судя по звону, Фрол отсыпал каждому чистого серебра. «Знать, денег у заговорщиков много. Откуда бы?» — озабоченно шепнул Алёша. Дмитрий пожал плечами — ему было скучно. Про пороховое дело отвечали разно. У двоих в десятках оказались опытные пушкари, ещё у одного — мастер подкопно-взрывного дела, чему главарь особенно обрадовался. Наконец, обстоятельный расспрос завершился.

— Помолимся, други, чтоб Святая Троица воспомоществовала нашему старанию, — сказал густоголосый. Помолились. Тоже неторопливо, истово.

— Побратаемся.

Побратались: каждый с каждым обнялся, троекратно облобызался, попросил не помнить зла и миловать на всякое вольное и невольное согрубление.

— Хорошо, их там сам-девятый, а не сам-тридцатый, — проворчал истомившийся Попов. — До ночи бы целовались.

И то: июльский день хоть и долог, но солнце уже спустилось низко. Русский заговор — дело нескорое. Однако и после лобзаний сразу к делу не перешли.

— Ну, а теперь по чарочке, — сказал бас под довольное рокотание остальных. — Монахи меня тут балуют подношениями. Отведайте, братья, чем Бог послал.

Сверху теперь доносился перестук чарок, бульк да чавк, да смачный кряк — это когда вино в глотку опрокидывали, бородой занюхивали.