Резервисты - Егор Лосев

— Нет, сказала, мол, убили при штурме, и все.

— Странно, там же Саерет Маткаль воевали, они ж крутые.

— Крутые-то крутые, а тут обделались, по жизни.

— Ты-то откуда знаешь, мало ли, как оно там повернуться могло.

Хрюша пожал плечами и прикурил очередной «Ноблесс».

Тучи немного разошлись, открыв черное, испещренное звездами небо и красивый, словно нарисованный, полумесяц.

— У меня дядька в ЯМАМе[36]служит, — помолчав буркнул Хрюша, — это они должны были тот дом штурмовать, а потом маткалисты приехали, пальцы веером, хвост трубой, ну и отдали операцию им.

— А внутри-то что случилось? — Данька от любопытства повернулся к другу лицом.

— Чего-чего… дядька сказал, в том доме одна дверь была и люк в крыше, а на всех окнах решетки. Они сначала посоветовались и решили разом навалиться, чтоб стволов побольше. Ваксмана на втором этаже держали, вот они и хотели специальными зарядами решетки посносить, и внутрь, ну и в люк и в дверь тоже. А тут приехали эти… Саерет Маткаль, короче. Им и перепоручили операцию. Маткалисты сказали, мол, мы их и так сделаем, через дверь и через люк, не надо нам эти каскадерские штучки с окнами.

— Ну…

— Чего ну? Дверь снесли, а за ней еще одна, железная. Пока ее взрывали, террористы сообразили что к чему, Вакмсана грохнули, ну и первого, кто зашел, командира ихнего, тоже завалили. А люк на крыше вообще не смогли открыть, он замурован был наглухо.

— Хрена себе…

Хрюша затянулся и щелчком отправил бычок в темноту.

— Смена, подъем!!!

В распахнутый дневальным спальник хлынул ледяной воздух. Умопомрачительно хотелось спать. Данька глянул на часы, полчетвертого. Он выбрался из мешка и сел, врубаясь в происходящее. Зубы свело от холода.

Гимнастерка, свитер, дубон. За неимением шарфа четыре связанных шерстяных носка.

Опухшие за ночь, намятые не разношенными ботинками ноги не лезли в голенища.

В голове звенела пустота, ни одной мысли. Все движения на автомате.

Плащ-палатка, подсумки, каска, «берданку» не забыть. Все.

На улице прохаживалась Китаянка, косясь из-под козырька. В полчетвертого утра даже она ленилась злиться.

Пересчитав караульных, Китаянка мотнула головой:

— В столовку.

Бойцы, стуча зубами и спотыкаясь, побрели к столовой.

Данька принял из рук повара фляжки с чаем, рассовал по чехлам и вышел на крыльцо. Пододвинул к стене подпиравший дверь стул, сел на него задом наперед, нацепил на голову каску, ткнулся башкой в стену и отключился.

Эту систему он изобрел сам. Пока остальная смена набирает чай, можно урвать еще пяток минут сна. Весь фокус в том, чтобы со стула не сверзиться.

А для этого нужно сидеть задом наперед, обняв спинку, а голову упереть в стену. Но стена больно давит на башку, для того и каска.

Разбудил выходящий последним Хрюша.

Сонный начкар огласил список, напомнил правила применения оружия и ушел в теплую дежурку. На этот раз Хрюша залетел на Драгон, а Данька на Шин-Гимель.[37]Разводящий сказал, что к КПП подскочит через пару минут, а лезть в тряский кузов не хотелось.

До Шин-Гимеля вела нормальная асфальтовая дорога. Через сто метров на небесах спохватились, и неизбежный дождь замолотил по лужам, разбивая вдребезги отражения фонарей.

На КПП Данька еще не попадал, хотя слышал о нем много. Уж очень новобранцы не любили там дежурить. Да и за что его любить? Дежурят с тобой двое «дедов», а развлечение у них одно — над молодым прикалываться. А главное, «деды» сидят в будке, а салага должен снаружи гулять. Да еще и в бронежилете.

В освещенной будке торчали двое бойцов-старослужащих. Снаружи нетерпеливо вышагивал толстяк Уди, тот самый обладатель пачки справок на все случаи жизни.

От караулов у него тоже имелась справочка. Сержант, ознакомившись, радостно сообщил, что освобожденные от караулов будут из солидарности с караульными по ночам драить сортиры, коих на базе имеется множество. Из двух зол Уди выбрал меньшее.

— Ты где таскался, я хара![38]— возмущенно заговорил толстый.

Отвечать Даньке не хотелось, тем более этому уроду, и он просто презрительно сплюнул в ответ.

Вскоре взревел позади «нун-нун», подкатил к КПП и лихо, с заносом, тормознул. Из кузова, солидно и не торопясь, выбрались два ефрейтора.

Разводящий проверил оружие, тыча мизинцем в патронник. Угостился у дедов сигаретой и уехал, загрузив в кузов сменившихся.

Один ефрейтор, высокий и тощий, уселся в будке, пристроив оружие на животе. Второй потянулся, вдыхая ночной воздух, повел широкими плечами. В вороте куртки четко виднелись полоски тельняшки. Данька его немного знал, ефрейтора звали Сева, служил он в оружейке, будучи оружейником или кем-то вроде того. Позавчера они с Филей помогали ему перекладывать по стеллажам тяжеленные пулеметы. Тогда же и выяснилось, что они все трое питерские.

— Здорово, земеля, — зевнул Сева.

— Здорово.

Сева клацнул прикладом «Глилона», сложил-разложил, потом снова сложил и полез в будку. Данька сдвинулся с места, переставляя замерзшие ноги.

Деды о чем-то трепались внутри. Протарахтел в ночном небе вертолет.

Данька не любил предутренние смены, не зря на флоте их называют «собачьими вахтами». После такой смены уже и не поспишь, целый день потом ползаешь, засыпаешь на ходу. Да еше протяжные вопли муэдзина…

Где-то в кустах засвистел сверчок, другой сверчок откликнулся за дорогой.

Сон и усталость накатывали волной. Данька открутил крышку фляги, глотнул, чувствуя, как разливается по телу тепло.

Первые капли дождя зашлепали по асфальту. Данька выматерился, нахлобучил капюшон плащ-палатки. Вообще с матюгами дело обстояло плохо. До армии он, конечно, ругался, но как-то не так часто. А тут… матерились все постоянно, на всех известных языках. Раньше Данька недооценивал тот огромный запас ругательных слов и выражений, что отложился в голове после четырехлетнего школьного общения с детьми со всех уголков СССР, а здесь как поперло.

Иногда он ловил себя на мысли, что в высказанном предложении приличными оставались лишь союзы. Телефонный разговор с родителями превращался в комедию, с паузами, запинаниями и «блинами» через каждое слово.

Хрюша в этом отношении не стеснялся, резал в трубку как оно есть, видимо, предки относились к мату с пониманием, а Данька не мог, гнилая интеллигентская натура не позволяла.