Кавалер умученных Жизелей - Павел Козлов

* * *

Спальня поутру была местом преступления, не вызывающим вопросов ни по характеру произошедшего, ни об орудии убийства. Повсюду валялись осколки стеклянных ваз, статуэток. Хозяйка, обнаженная, раскинулась на широченной кровати. Волосы растрепаны, голова запрокинута. Грудь ее, как осиновым колом у вампира, была проткнута тяжеленной, цельного стекла скульптурой, как бы обелиском. Он так и оставался в ране (так как воткнулся в пружины матраса), до того, как был бережно извлечен криминалистами для считывания следов.

– Так, а что это за стеклянные предметы, такое количество?

– Елена Ниловна любила собирать, – проплакала Лариса.

Максим Ромин, чуть слышно, рассказал:

– Это Муранское стекло. Есть островок рядом с Венецией, больше тысячи лет истории. Лена говорила, что когда Муранское стекло преломляет свет, то открывается новый мир. Она любила в этот мир окунаться, гостить там.

– Выходит – коллекция. И как собиралась? – Гущин боролся за истребление ненужных вопросов. Но, все же. Муранским стеклом была до смерти проткнута жертва.

– Дарили. Она покупала в Москве. Мы ездили в Венецию. А потом, она старалась каждый год, хоть на неделю, выбраться в Италию. С Татьяной ездила, подругой.

– Что ценного пропало в доме?

Только прозвучавший, этот вопрос стал главным. Максим ухватился за мысль. Решив – «что?», когда определят пропажу, станет ясно – зачем? и может быть – кто?

Ларисе разрешили осмотреть гардеробную, Максим прошел в кабинет. Встретились в спальне, без новостей: не было попытки взлома сейфа, нетронутым осталось его содержимое; дизайнерские туалеты, шубы драгоценных мехов в целостности и сохранности.

– Я не вижу ее побрякушек, драгоценностей. Что она носила постоянно – Максим взглянул на Ларису.

– Она на ночь складывала кольца, серьги и браслет на туалетный столик – Лариса в упор разглядывала то место, где надлежало драгоценностям быть. – Да, бриллиантовый комплект. И еще два кольца, она на среднем пальце носила. И обручальное еще.

Следователь положил руку на исписанные листы: «Обручальное?. Вот, в протоколе отмечено. На покойнице осталось, не снять».

Максима передернуло.

– Ну вот, ее постоянные украшения пропали – выговорил он чуть слышно.

– Сколько они стоят?

– Не знаю. Дорого. Бриллианты я ей подарил после свадьбы. А два других кольца старинные, от бабушки. Не знаю, дорого.

– Вы должны сегодня, как сможете, описать их мне подробно. – Тут взгляд Гущина остановился на оформленном, как поздравительный адрес, листе. На нем был пропечатан стихотворный текст.

– Тоже ее произведение? – и склонился к заинтересовавшему его объекту.

– Это поздравление. У Елены подруга в Америке живет. Хотела отослать ей экспресс-почтой к Новому году. Читайте. – Предложением Гущин воспользовался.

В назначенный день и назначенный год —

Е сть воля к возврату минут и пространства —

Р азлука пройдет у Покровских ворот,

А мерика – греза, а Русь – постоянство.

Г улять на рассвете в березовой чаще.

О ткинуть со лба непокорные пряди,

Р ешить – этот миг – он и есть настоящий.

И жить этой жизнею есть чего ради.

Е два ли изменчивый мир тривиален,

Н ам звезды светили, манили, молчали,

К огда мы пытливо глядели на небо

О твет не услышали. Или он не был.

– А что это – начальные буквы в каждой строчке красные, и отдельно стоят?

– Это акростих. Прочитайте сверху вниз – там обращение.

– Вера Гориенко. Постойте. Так может?

– Ну да. Посмотрите. Она все стихи так писала.

Гущин взял листок с посланием Максиму.

– Это за что же она у вас прощения просила?

– Я с тем и заезжал, чтобы узнать. Она сказала – просто соскучилась.

Зазвонил телефон Елены. Гущин кивнул, Максим взглянул на дисплей:

– Это Татьяна, подруга жены. Что я могу сказать?

– Истерик не будет?

– Не думаю.

– Скажите как есть. Пусть приедет. Может, здесь поговорим.

– Ты можешь сейчас подъехать? Лена погибла – Все узнаешь. Приезжай.

Гущин видел, что Максим на пределе. И отправился к консьержке. Или еще какие обстоятельства надеялся выявить.

– Так букет этот точно после вас появился? – спросил он на выходе.

– Не было цветов, они же сразу в глаза бросаются.

– А она именно такие цветы любила?

– Разные.

* * *

Было начало девятого. Вечерняя консьержка заступила на смену. Ее приходилось сдерживать – так стремительно и достаточно толково из нее, вперемежку с причитаниями, исторгалась информация. – «Вечер беспокойный, так как к Агафоновым съезжались гости, вернее не съезжались, а подтягивались, очень растянуто во времени; нет, чтобы приехать и праздновать, долго собирались.

Ромины – нормальные, никаких от них беспокойств. Елена вчера не выходила. Максим – все точно по времени. Уехал в полдесятого. И здоровается, и прощается. Приветливый. И, наверное, через полчаса пришел, (да, уже десять было), молодой и какой-то странный. Сказал: «К Роминой, от Гордиенко». Отзвонила. «От Веры?». Вы знаете, она была удивлена. И она говорит: «Пусть пройдет».

И вскоре он ушел, не больше получаса прошло. Стремительно, даже не взглянул. А странный потому, что беспокойный. Какой-то дерганный. Роста выше среднего. Одет? – не как к ним обычно господа ходят, но не раздрипанный. Шарф большой намотан, шевелюра. Но не космами. Лет, наверное, к сорока. Нет, не вызывал доверия». – Она смотрела на Гущина, будто выкладывала убийцу на тарелочке.

– Он с букетом был?

– Нет, пустой, руки в карманах. А с цветами все, кто к Агафоновым шел. Да, и совсем последний молодой господин, загорелый. Большой букет.

– Что за цветы?

– Не знаю. Были в бумагу завернуты.

Тут вошла невысокая, стильно одетая дама и бросила, не глядя: «К Роминым»

– Вы знаете, – начал, было, следователь. Она глянула так, что стало ясно – знает!

– Я следователь, фамилия Гущин.

– Татьяна Евгеньевна Дорофеева. Мне Максим сказал, она моя подруга. Где она?

– В морге.

Дорофеева, с закрытыми глазами, поворачивая голову из стороны в сторону, прошептала: «Тоже театр, последняя роль». И так же, чуть слышно, спросила: «Что произошло?»

– Хм, знать бы. Ее нашла домработница, утром. Подруга ваша погибла, ей пронзили грудь каким-то стеклянным копьем.

– Разбили сердце. Ну и ну… Можно в квартиру?