Магнолия - Валентин Шатилов

А ему только надо разделаться с этой дурочкой. Осторожно и аккуратно.

Он шел за ней неторопливо — позади и чуть сбоку. Разглядывал ее отражение в витринах стендов и киосков. Прикидывал, где удобнее ее убить.

Убить, конечно, было нужно, но думать об этом было неприятно. Да, ценности она не представляла. Но, убив эту дурочку, одновременно убьешь и того беззаботного щенка, того сопливого пацана, которому с ней было весело и интересно. Когда-то. В свое время. Это время прошло, но беззаботный пацан все еще был жив. Он сидел в нем. Шевелился иногда своей теплой индивидуальностью. Фу! Ну и слово это «индивидуальность». А понятие — так еще гаже. Не нужна для Любомудрого никакая индивидуальность.

Вредна даже. Она сковывает движения, притупляет готовность к немедленному действию во славу Дела Любомудрого. Каждый раз, когда этот сопливый пацан шевелится в нем, в испытанном кровью железном бойце, — ему больно, неприятно, противно. Но убьешь его — и это будет навсегда. Личность потом уж не восстановишь. Робота можно восстановить. Починенный робот — все равно боевая единица. Ни сомнений, ни вопросов — и это, конечно, хорошо, это правильно! О чем, собственно, речь? Разве он сам не мечтал об уделе стального, бесстрашного в своей неколебимой смертоносности боевого робота? Разве не стремился избавиться от всего мешающего стать стопроцентным рыцарем Дела Любомудрого?

… Но пожалуйста, — только не сейчас. Потом, чуть позже. Хоть чуть позже… Нужно, конечно. Необходимо! Одно малозаметное движение — и нет дурочки-девчонки, а значит, и в тебе нет больше никакого сопливого щенка, и все — ты в рыцарском звании навсегда! Только одно движение… — А он все тянул.

Вот эта дурища влезла в совершенно пустой коридор… и вышла оттуда живая. Да что это с ним?

Вот она мельком заглянула в камеры хранения, в лабиринт стальных щелей, где уже ничто не может спасти — сама заглянула! — и опять осталась цела и невредима… Нет, так нельзя, сколько же можно тянуть?!

Он оглянулся — и вдруг увидел, что все, что тянуть дальше уже некуда — Любомудрый здесь! Вон он идет через соседний зальчик. Идет сюда, прямо в этот коридор. И это значит, что коридор должен быть немедленно освобожден от этой дуры прямо сейчас! Немедленно и навсегда.

Все, решено! И тут эта дура выронила что-то из сумочки. Какой-то забавный предметик. Растереха! Ойкнула, бросилась подбирать…

А он был уже совсем близко от нее и видел, что это был всего лишь игрушечный водяной пистолетик. Забавный такой, детский.

Она наконец подобрала его и принялась рассматривать, будто видела впервые в жизни. Вот дурища! А он ведь уже стоял совсем рядом! Он уже был готов умертвить обоих — и ее, и того пацана, что когда-то с хохотом цвиркал веселыми струями из такого же точно водяного пистолетика. И пацан, и эта дурища — они оба не представляют ценности — чего же он тянет?..

Она подняла лицо, смущенно улыбнулась — и вдруг узнала его. И сразу нажала на курок своего пистолетика.

Струя с радостным шипением ударила ему в грудь, брызги усеяли лицо. Отвлекающий маневр? Или со страху палит? А сзади уже шлепали по мраморному полу шаги Любомудрого — и больше тянуть было невозможно.

И Виктор наконец нырнул сквозь пространство, совмещая специальную палочку-стилет и сердце этой дурищи Магнолии… И ничего не произошло. Виктор как стоял, так и остался стоять на своем месте, а Магнолия осталась на своем.

Он ошалело слушал приближающиеся шаги своего хозяина, своего повелителя — и не мог ни нырнуть, ни даже шевельнуться. Не получалось!

«Да что это я — как парализованный? Чем же это таким она меня обрызгала?..» — подумал он с отчаянием. И увидел, что повелитель, устав дожидаться от него хоть каких-то действий, сам вынимает пистолет и прицеливается в эту дуру.

Атанас не выдержал.

Время, указанное сверхсупером, уже дотикивало, космопорт, где Атанас дежурил — тихий, почти безлюдный, — успел ему совершенно опротиветь. И Атанас нырнул в тот космолорт, где они оставили Магу.

Тут народу было чуть побольше. Но Маги нигде не было видно — ни здесь, ни в зале ожидания. Ни у билетных касс. Да где же она, в самом деле?

Атанас обнаружил ее в коротком, узком коридорчике. Она стояла и, будто играясь, поливала из парализатора какого-то верхнего супера. А тот замер болван болваном.

Эта сценка могла бы показаться довольно забавной, если б не искаженное ужасом лицо Маги и ее надтреснутый, отчаянный голос:

— Это же Виктор, это Виктор! Да помогите же!

Все это она кричала, обращаясь к еще одному действующему лицу — маленькому, тщедушному человечку в жарком кожаном плаще. Она кричала, а человечек медленно, как бы нехотя, поднимал на нее двумя руками огромный черный пистолет и прицеливался — прямо в голову.

Медлить было нельзя, и Атанас выстрелил. И только когда подбежал, узнал в упавшем того, которому когда-то — не так уж и давно — присягал на верность. Семена Любомудрого. Мертвого и потому совсем нестрашного. Сутулая, обтянутая черной кожей спина, белое, костистое лицо — носом в кровавую лужу. И все-таки у Атанаса прервалось дыхание. Это ведь был он — Он!

А в коридорчике затарахтели частые хлопки. Это вокруг тела своего хозяина собирались верхние супера.

Они молча минуту-другую глядели вниз, в мертвое лицо человечка, при жизни называвшего себя Любомудрым, и все так же, ни слова не говоря, исчезали один за другим, ныряя куда-то.

Им уже было все равно. Первый пульт хотя и работал по-прежнему на полную мощность, но человека, ради которого осуществлялась эта работа — уже не было. И некому было повиноваться, некого было боготворить.

Не глядя друг на друга, не интересуясь больше никем и ничем, верхние супера удалялись, шевеля воздух легкими равнодушными сквознячками.

Последним исчез, придя в себя после парализатора, Виктор. В полом, гулком, как труба, коридоре остались только Атанас и Магнолия — зажмурившаяся изо всех сил, стиснувшая лицо бескровными пальцами — только б не видеть, не знать!

На сороковом меридиане к востоку от Гринвича часы мерно отбивали восемнадцать ноль-ноль. А здесь, на меридиане космопорта Вильясо, наступило рассветное время. Блестящая, как алюминиевый айсберг, громада космопорта медленно выползала верхними этажами из серой сумрачной тени — прямо на солнце нового дня…