Женское лицо СМЕРШа - Анатолий Терещенко

В 19 часов 24 минуты адмирал Угаки передал оставшимся подчиненным на аэродроме Оита последнюю радиограмму:

«В нашей неспособности защищать Родину и сокрушить врага я виню только себя. Я ценю усилия, приложенные всеми моими офицерами и служащими за последние шесть месяцев…»

Никто и никогда больше не увидел живыми адмирала Матоме Угаки и других летчиков, отправившихся с ним в Вечность, как и не узнал, где закончился их полет. Командование Тихоокеанским флотом Соединенных Штатов в тот день не зарегистрировало ни одной атаки камикадзе на их корабли и базы. Не исключено, что все они погибли в водах Тихого океана.

Другую часть японского офицерского корпуса охватили пароксизм, ненависть, раздражение к американским военнопленным, особенно летчикам. Так, в одном из гарнизонов города Фукуока после того как была выслушана речь императора, офицеры решили казнить шестнадцать американцев. Их погрузили в машину, и процессия направилась к океанскому побережью в районе поселка Абураяму.

По дороге каждого янки ждала одна жестокая участь. Всех их изрубили на куски самурайскими мечами солдаты императорской армии. Офицеры стояли в стороне и любовались зрелищем, как кромсают тела ненавистных врагов. После этого окровавленные останки ещё несколько минут живых людей были сброшены в заранее вырытые ямы на берегу Тихого океана.

Все в Японии понимали: война бесславно закончена. Народ был оскорблен, военные и политики перепуганы. Они понимали, что «судный день» не за горами, им придется отвечать за злодеяния.

И ещё к ним приходило осознание того, что когда исчезает суд совести, обществу остается свой суд, в котором председательствуют тюремщик и палач. Как писал П. Буаст, судебные места походят на колючие кустарники: овца находит в них убежище, но не может выйти из них, не оставив там часть своей шерсти. Шерстью для преступников были или тюремные нары, или отданная в качестве наказания за преступления собственная жизнь.

В прошлом столетии Тулузский парламент единогласно приговорил к колесованию некоего протестанта Каласа, позднее признанного невиновным. Кто-то из присутствующих на суде, чтобы оправдать эту ошибку, привел поговорку: «Конь и о четырех копытах да спотыкается…»

— «Добро бы ещё один конь», — ответили ему, — «а тут весь конный двор…»

Да, действительно, здесь споткнулся не только весь императорский двор Японии, а он подставил вместе с генералами-милитаристами подножку своему народу.

Эти и другие жуткие истории о встречах на Дальневосточных фронтовых дорогах с изуверством хищников войны довелось воспринимать глазами и ушами Зинаиды Шепитько, непосредственно участвуя в печатанье составленных обобщенных документов и из рассказов очевидцев.

* * *

Во время большого перемещения войск произошла интересная встреча старшего лейтенанта СМЕРШа Зинаиды Шепитько с майором — танкистом. Им оказался…Венька Журавлев.

Дело было так. При форсировании одной из речушек по срочно наведенному понтонному мосту приоритет продвижения давался танковой колонне. Автомашины легковые и грузовые, гужевой транспорт, личный состав обязаны были пропускать броню. Зина перемещалась на мотоцикле вместе с оперативником в отдел из совещания. У переправы стоял бравый майор с красным флажком, регулировал движение. Она присмотрелась и узнала в нем однокурсника.

«Веня? — спросила она себя. — Точно, это Вениамин!

— Веня! — закричала Зинаида.

Тот, к кому она обращалась, сначала никак не прореагировал на ее голос, который от волнения прилип к небу.

— Ве-е-е-ня! — повторила снова она, теперь громче и протяжней.

Регулировщик обернулся и вздрогнул. Перед ним стояла его подруга по МИИТу.

— Зина?! Зинка — пропащая душа. Откуда ты здесь? Каким ветром занесло тебя сюда?

Они бросились друг к другу в объятья и стали целоваться.

Через минуту они узнали все детали службы друг друга на войне.

Оказалось, после окончания ускоренного курса танкового училища он был направлен на фронт. Воевал под Сталинградом, на Курской дуге, дошел до Берлина и вот уже месяц, как обретается в этих дальневосточных просторах.

Она ему призналась, что служит в СМЕРШе.

— О, грозная ваша служба…Я чуть было не пострадал от нее из-за глупости. Как-нибудь расскажу…

Колонна двинулась. Они обменялись адресами. Еще раз крепко расцеловались, чтобы после победы над Японией снова встретиться и приехать в Москву уже мужем и женой. Зина теперь стала Зинаидой Сергеевной Журавлевой.

И плохие дела в житейских событиях и хорошие имеют одну особенность — они со временем заканчиваются. Для наших героинь Лидии Федоровны Ваниной и Зинаиды Сергеевной Журавлевой (Шепитько) военные особенности тоже прекратили свое существование.

После войны в Крюково встретились подруги: Лида Ванина приехала со своим кавалером Малоземовым Виктором Павловичем — в отпуск, а Зина Шепитько — с супругом Вениамином Сергеевичем Журавлевым совсем, рассчитавшись с органами и армией.

Сначала приехала Лидия Ванина. Она родителей не удивила, так как в письмах писала, что встретила человека, которого видит спутником своей дальнейшей жизни. Лида даже прислала фотографию Виктора.

Родители спокойно встретили это известие. А когда пара приехала в Крюково, сделали всё, чтобы сыграть достойную свадьбу.

В ноябре 1945 года появилась в Крюково и Зина со своим супругом Вениамином Журавлевым.

Решили отметить встречу в просторном доме у Ваниных. Пригласили институтских друзей и подруг из группы. Их оказалось совсем мало. Многих забрала с собой в вечность война.

Подняли рюмки и фужеры за память о погибших людях: за отца Зины Сергея Ивановича, расстрелянного немцами в период недельной оккупации Крюково, и за однокурсников, оставшимися на полях сражений.

Потом Зина Журавлева-Шепитько вместо тоста прочла стихотворение Анны Ахматовой, написанной ею в 1942 году в Ташкенте. Читала она здорово, чеканя правдивые и обжигающие мужеством слова поэтессы:

Мы знаем, что нынче лежит на весах

И что совершается ныне,

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,

Не горько остаться без крова,

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесём,

И внукам дадим, и от плена спасём

Навеки!

Навеки! — закричали собравшиеся и подняли граненые стаканы, рюмки и фужеры, что собрали, за эти слова, составившие недавно смысл, стержень, основу их жизни и существования на войне.