Северный свет - Дженнифер Доннелли

– Уивер, прекрати.

– Но он и мизинца твоего не стоит! Скажи, он пишет? Он может написать рассказ, как ты? Он читает книги? Он вообще умеет читать?

Я не ответила.

– Ты показывала ему свою тетрадь? Он читал твои рассказы? Скажи, Мэтти. Ответь только на один этот вопрос.

Но я не ответила. В этом не было смысла. Я не могла объяснить ему, что да, мне нужны книги и слова, но еще мне было нужно, чтобы кто-нибудь держал меня в объятиях и смотрел на меня так, как Джим смотрел на Минни, когда она родила ему двойню. И я не могла объяснить, что покинуть семью – нарушить клятву, которую я дала маме, – для меня все равно что вырвать собственное сердце.

Уивер разорялся всю дорогу. Я его не перебивала. Это было лучшее, что я могла для него сделать.

Когда один из двух коней в упряжке сильнее другого, тому, что послабее, приходится туго. Вот так же чувствуешь себя, когда твой друг – Уивер. Я бы очень, очень хотела поехать в Нью-Йорк. Я бы хотела быть такой же сильной, как Уивер, и такой же бесстрашной.

Но не могла.

– Ада! Уивер! Мэтти! Фрэнсис! Тащите пироги! И мороженое тоже! – кричала Стряпуха, стоя в дверном проеме.

– Да, мэм! – проорали мы в унисон.

– И лимонад не забудьте!

– Да, мэм!

– И не орите мне тут! Это курорт, а не лагерь лесорубов!

– Да, мэм! – хором гаркнули мы и, давясь смехом, вывалились из кухни, пронеслись через столовую и сбежали по ступеням парадного входа на лужайку перед «Гленмором».

– Трепаться, – бросил Уивер, пробегая мимо меня.

– Калякать! – крикнула я ему вслед.

Это было Четвертое июля, главная ночь летнего сезона, и ни один отель – на Большом Лосином озере, на Четвертом озере, на каком угодно озере штата Нью-Йорк – не закатывал такого празднества, как «Гленмор». У нас собралось не меньше сотни собственных постояльцев, да еще гости из других отелей, пересекшие озеро на лодках, да чуть ли не все жители Большой Лосиной станции, Игл-Бэя и Инлета. Пускали всех – вот все и приходили. Отель брал доллар со взрослого и пятьдесят центов с ребенка, и люди весь год копили, чтобы прийти всей семьей. За эти деньги можно было умять столько жареных цыплят – и свиных ребрышек, и печеной кукурузы, и картофельного салата, и салата из трех бобов, и салата с макаронами, и лепешек, и пирожных с клубникой, и пирогов, и мороженого, и пива, и лимонада, – сколько в тебя влезет. А еще можно было послушать духовой оркестр из Ютики и потанцевать, если захочется. И погулять в лесу, и покататься на лодке. А когда темнело и спадала жара, с причала запускали настоящие фейерверки и все глазели и любовались.

Сам отель стоял красивый, как картинка. Веранда и балконы были украшены красными, белыми и синими лентами. Пышно цвели алые розы и голубые гортензии. Все до единого окна светились, и даже лодочный причал был залит светом фонариков. Столы, сооруженные из поставленных на козлы досок и накрытые звездно-полосатыми скатертями, прогибались под тяжестью блюд и напитков. Отовсюду доносились музыка и смех.

На лужайке перед отелем яблоку было негде упасть. Да и повсюду, куда ни бросишь взгляд, было полно народу. Туристы в льняных костюмах и туристки в вечерних платьях – и местные в линялых и залатанных выходных нарядах. Даже Гамлета приодели для такого случая: на шее у него красовался красно-бело-синий бант. Мой папа тоже был здесь: стоял и беседовал с Фрэнком Лумисом, Джорджем Бёрнапом и другими мужчинами, а мне кивнул, когда заметил. Мама Уивера болтала с Альмой Макинтайр. Тетя Джози донимала бедного Арна Сэттерли расспросами о том, кто же все-таки вознамерился купить землю Эмми Хаббард. Я старалась не попадаться тете на глаза. Она успела нажаловаться всем и каждому, как эгоистично и неблагодарно с моей стороны было устроиться в «Гленмор». Она злилась, потому что папа не согласился, чтобы Эбби убирала у нее в доме, и ей пришлось нанять местную девушку и платить ей. Дядя Вернон что-то обсуждал с преподобным Миллером и его женой и с мистером и миссис Беккер. Миссис Лумис накладывала себе макаронный салат. Эмми Хаббард, исхудавшая и встревоженная, отгоняла своих детей от стола с пирогами. У нее не было денег, чтобы привести их всех на праздник, но мистер Сперри всегда пускал их бесплатно. Только об этом никто не должен был знать – мистер Сперри не желал, чтобы его считали мягкотелым. Миссис Хилл, мама Фрэн, отвела дочь в сторонку и за что-то ее отчитывала. Вероятно, за то, что та накануне улизнула в «Уолдхейм» к Эду Компё. Фрэн старательно делала большие невинные глаза.

Уивер снова пронесся мимо меня, в каждой руке по пустому кувшину.

– Судачить, – бросил он на бегу.

– Точить лясы, – отбила я подачу.

Моим словом дня было балагурить, и вокруг него была устроена наша с Уивером дуэль. Оно означает «весело, с шутками, болтать». Мне нравилось, как оно звучит, – в нем так и слышалась живая болтовня.

– Мэтт! Куда это поставить? Миссис Хеннесси попросила отнести.

Это был Ройал, и в каждой руке он держал по пирогу. Я чувствовала, что на нас сейчас устремлены взгляды, и это наполняло меня гордостью и важностью. Я взяла у него пироги и поставила на десертный стол.

– Пойду потолкую с Томом Лесперансом, – сказал он, сжав мне руку выше локтя. – Увидимся попозжей.

Возвращаясь в кухню, я прошла мимо Белинды Беккер. На ней было очень красивое муслиновое платье в мелкий горошек, с широким светло-голубым поясом, и она висела на руке Дэна Лумиса так, словно без него не устояла бы на ногах. С ними была и Марта Миллер. Она уставилась на меня исподлобья, и взгляд ее был кислее самого кислого лимона.

Я увидела Минни и Джима. Они стояли внизу, у озера, Минни подняла лицо к мужу. Она по-прежнему казалась мне усталой – но она улыбалась! И он улыбался, и, прежде чем они пошли обратно на лужайку, он наклонился к Минни и поцеловал. Прямо в губы. И я поняла: то, что между ними, прекрасно. Несмотря на все трудности. И я надеялась, что у меня тоже будет что-то похожее.

– Я-то думала, ты его ненавидишь, – сказала я, когда Минни подбежала ко мне, приветственно маша рукой.

– Выйдешь замуж – поймешь, – ответила она, целуя меня в щеку.

– Ах ты хитрюга!

– Сама ты хитрюга! Почему ты мне не рассказала про Ройала Лумиса? Все кругом только о вас и шушукаются!

– Я пыталась! Но ты сперва расплакалась и раскричалась, а потом уснула как убитая. Мне столько тебе всего надо рассказать, Минни, ты даже не…

– Минни! Тебе какого пирога взять?

– Я сейчас, Джим! – крикнула она во весь голос, чмокнула меня еще раз в щеку и побежала к мужу.

Я смотрела ей вслед, смотрела, как она вливается в толпу женщин, бесконечно и бессмысленно суетящихся из-за пустяков вроде лимонада или тортов, и меня уколола ревность: раньше мы с Минни принадлежали друг другу, и она была только моей, а я – только ее. А теперь она принадлежит своим детям. И Джиму. И их дому, их общей жизни. Не мне.