Рыжий - Джеймс Патрик Данливи

Кеннет О’Кифи попросил официантку принести кофе. Он осмотрелся по сторонам, чтобы увидеть, кто на них смотрит или их слушает. Нагнул голову, снял кепку и почесал светло-каштановый затылок. Дэнджерфилд, приоткинувшись в кресле и опустив подбородок на грудь, задумчиво смотрел на О’Кифи.

— Это наша последняя вечеринка, О’Кифи.

— М-да.

— И занавес опускается. Я провожу тебя до пристани, Кеннет.

— Не возражаю.

Кеннет О’Кифи в последний раз улыбнулся приглянувшейся ему хорошенькой официанточке. Они допили кофе и поднялись. Лампы в зале вспыхнули еще ярче. Присутствовавшие замолчали, и в воцарившейся тишине они пересекли ресторан. Официантки в черных униформах застыли у стены возле раздаточного окна. Одна из них заглянула в него и сообщила, что они уходят. Из окна показалось еще три личика со сверкающими глазками. Когда они подошли к дверям, все уже смотрели в их сторону. С криком «Браво!» публика, аплодируя, встала со своих мест. Свет горел все ярче, а ладони хлопали все громче. Господа из Брэдфорда и Лидса смахивали шелковыми платками слезы с уголков глаз. Последними встали священники. Мне кажется, они думают, что мы знамениты. И шумны. Мы выходим сквозь вращающуюся дверь на узкую улицу, на которой размещаются склады и посреднические конторы, где по утрам делают деньги, и которая по ночам превращается в пустыню.

— Когда ты возвратишься, Кеннет, я приду встречать тебя к пароходу голым в зеленом котелке. Я приеду на повозке с впряженным в нее ослом, над которой будут развеваться зеленые флажки и трилистники, импортированные из Чехословакии. С оркестром девушек-трубачей, играющих изо всех сил. Известно ли тебе, что в Америку специально завезли английских воробьев, чтобы они поедали на улицах дерьмо?

— Нет.

— Подумай над этим. Ты не должен сдаваться, Кеннет, иначе ты потерпишь полный крах. И, возможно, один из нас скоро разбогатеет. А когда ты окажешься в открытом море, не забудь помолиться, потому что я буду уже в Лондоне, а Лондон стонет от похоти. Что ты скажешь об этом?

— Ничего. Мне не нравится этот город. Достаточно было увидеть его один раз с вокзала «Виктория». Что, черт побери, ты собираешься там делать?

— Я должен бороться. В некоторых книгах, Кеннет, пишут, что это наш долг. В них рассказывается и о животных, которые сдохли. Без борьбы. В конце страницы они дают примечание: вымершие. Мы не должны этого допустить.

— Здесь мы попрощаемся.

— Просто невероятно, Кеннет. Мы расстаемся в северной части Дублина. Я и представить себе не мог ничего подобного.

— Передай привет Тони и всем ребятам. И хотя это маловероятно, я надеюсь когда-нибудь встретиться с тобой у «Старого Бейли».

— Буду рассчитывать на это, Кеннет.

— Удачи тебе.

— Держись, старина.

О’Кифи уныло зашагал и вскоре исчез из виду в темной улочке, носившей имя «Севильской». Дэнджерфилд перешел мост. С неба падают редкие капли дождя. Мои суставы — голубого цвета. Ирландия — рай, отличающийся, правда, мерзкой погодой. Потру-ка костяшки пальцев, потому что в этом климате хорошо работают только мозги. На реке сплошные краны и мачты. С Астонской набережной отправляются последние загородные автобусы. Возле них толкутся сухопарые мужчины. Они курят и сплевывают на тротуар. Языки туфель торчат наружу, словно оскаленные собачьи пасти. За выпивку я отдал бы сейчас что угодно. Я одет в убогие лохмотья. Дырявые и грязные, они свидетельствуют о лишениях и отчаянии. На плечах они промокли, и мне холодно. Ну ничего, как говорится, ничто не вечно. Вокруг все серое. Что бывает серым? Дождь. Лужи — розовые. У всего есть свой цвет. Говорят, работа — зеленая. А какого же цвета безделье? Я думаю, черного. Эй, кто здесь под палубой, быстренько дайте мне маленький черный значок. Похоть. Какого же цвета похоть? Красного? Нет, не красного. Я думаю — коричневого. Деньги красные, а мертвецы — голубые.

Вынесите мертвецов

Прочь.

И пусть играет

Музыка.

Мисс Фрост лежит на спине, под ее головой — две миленькие беленькие подушечки. Под глазами у нее серые пятна и она вот-вот начнет плакать. Ладонью она придерживает книгу, которая лежит на простыне обложкой вниз. Мистер Дэнджерфилд, воплощение здравого смысла, стоит у изголовья кровати, преисполненный заботой и любовью. Вглядывается в ее излучающие скорбь глаза, которые просят его побыть сейчас с ней. Они в маленькой комнатке, отрезанной от всего остального мира и людей, готовых их четвертовать. Но как выйти из этой комнаты? И Дэнджерфилду. И мисс Фрост.

— Я буду звать вас Лилли.

На ее губах появляется робкая улыбка, она чуть отворачивается и прикусывает зубами губу. Затем смотрит ему прямо в лицо.

— О!

— Я думаю, теперь я уже могу называть вас Лилли.

— Я согласна.

— Лилли.

— О Боже!

— Что у нас есть из еды, Лилли?

— Немного ветчины и чай, вот возьмите эти десять шиллингов и купите яиц.

— Нет, я так не могу.

— Пожалуйста, я прошу вас.

Дэнджерфилд подходит к комоду. Засовывает деньги в карман.

— Я обернусь в мгновение ока.

Итак, я уже становлюсь мальчиком на побегушках. Просто не хватает денег. Плыву по течению. Нужно быть начеку, готовым ко всему. И жить за счет окружающей среды. Срывать плоды с деревьев. Брать с прилавков самые дорогие рубашки и к тому же требовать за них плату. И взять тонну торфа у торговца углем, а счет пусть он выставит потом. Купить одну большую индейку, мышеловку и редкий сорт сыра, фунт лучшего кофе и немного салями, да еще кислой капусты в придачу. И, пожалуйста, запишите это на мой счет. Продавец рассыпается в любезностях: разумеется, сэр. Чего еще пожелаете? Сливочного масла? Сколько фунтов, сэр? Да, наверное, три. А тонко нарезанных ломтиков ветчины? Из вырезки, сэр. Тонну, пожалуйста. Воображаю себя прогуливающимся по Графтон-стрит. Прохожу мимо кафе «Мишель», в окнах которого я имел обыкновение рассматривать лица дам-аристократок, разодетых в цветастые, сладко пахнущие платья, с хорошенькими носиками, с ноздрями, как у беговых лошадей, и глазами, сверкающими от избытка витаминов. Я всегда надеялся, что одна из них заметит меня и поговорит со мной. Ах, Себастьян, вы откуда? Что? Вы голодны? Ужас. Вы шутите. Но заходите и выпейте со мной чаю. Разумеется, я заплачу. Во что вы одеты? Боже, да это же одеяло! Жуть. Да это же форма ирландских военно-воздушных сил, глупышка. И не снимай ее. Она мне нравится. И тебе идет. Потрясающая вещь. Ты ведешь себя весьма странно, все это говорят. И я сижу с этой девушкой у окна на втором этаже. Платит она. И я под своим коричневым одеялом. Коричневый — цвет похоти. Ем пирожное, которое она для меня купила. Съел одно, стащил два. Съел одно и еще одно украл. Выпив чай, я иду в туалет и спускаю мое одеяло в унитаз. Беру табличку из картона и делаю из нее стоячий воротничок. И связываю его посередине черными шнурками от ботинок. Черный — цвет интимных мест. Возвращаюсь в одном воротничке. Ты можешь сказать, что я веду себя неприлично, но, по крайней мере, я сыт. А сегодня вечером я иду покупать яйца. И мисс Фрост, моя лилия и Лилли, куда ты уйдешь? Я не хотел тебе огорчать, просто хотел понять тебя, дружить с тобой и заниматься с тобой любовью. Тела наши соединялись на кровати в одно, и однажды ночью я надел твою пижаму. Думаю, зеленое мне идет.