Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой - Донна Орвин
Шрифт:
Интервал:
Реакция Достоевского на «Детство» Толстого
Несмотря на использование Толстым сентиментальной риторики, его картина детства была более реалистичной и подробной, чем что-либо созданное в русской литературе до нее. Безусловно, Достоевский читал повесть с большим интересом и извлекал из нее уроки. Почти полное соответствие ей можно видеть в описании князем Мышкиным поведения швейцарских детей в «Идиоте»: деревенские дети тоже не ангелы – они так же ссорятся и плачут, как и смеются – и они, как и Николенька, легко переходят от одного настроения к другому[490]. Несмотря на эти переклички, Достоевский во многом не соглашался с новым автором, писавшим о детстве, и не только в очевидных или убедительно документированных случаях, но и там, где это менее заметно.
Достоевский редко описывает счастливых детей, похожих на юного Николеньку Иртеньева. В таких детях, по его убеждению, не отражается современная действительность. В 1870-х он противопоставлял свои несчастные семьи счастливым семьям Толстого, которые, в его понимании, были реликтами более гармоничного, но уже не существующего дворянского прошлого[491]. Деструктивные импульсы дворянских детей у Толстого, благополучно помещенные в область мечты и фантазии, Достоевский актуализировал в современных семьях, не способных дать детям ни безграничной любви, ни защищенности, безопасности[492]. Такие сюжеты, как униженные жалобы бабушки князю Ивану Иванычу о поведении отца в «Детстве» или история Епифановых в «Юности», представляют собой возможные «Достоевские» ситуации, которые Толстой держал в сознании, но не выдвинул на первый план[493]. С другой стороны, реализм Толстого в изображении детей влиял на сентиментальность Достоевского. Именно после публикации толстовской трилогии Достоевский, снявшись в «Униженных и оскорбленных» с диккенсовского якоря, начинает более радикальное исследование травмированной психики страдающего, подвергшегося насилию ребенка. В этом романе содержится и его первая критика толстовской картины детства.
В 1855 году, все еще находясь в ссылке в Сибири, Достоевский прочитал в «Современнике» «Отрочество», и его впечатление было настолько сильным, что он обратился к одному из своих корреспондентов, прося раскрыть имя автора, скрытое за инициалами «Л. Т.»[494]. Спустя полгода он хвалит «Л. Т.» в письме к своему сведущему в литературе корреспонденту А. Н. Майкову[495]. «Подросток» (1875), помимо прочего, был также ответом Достоевского на «дворянские» истории Толстого (как он их окрестил) о детстве и отрочестве; еще раз Достоевский прямо упоминает их в «Дневнике писателя» за 1877 год[496].
Первую отсылку к трилогии Толстого встречаем у Достоевского в 1861 году в «Униженных и оскорбленных», где главную роль играет персонаж, очень похожий на Николеньку. История изложена ретроспективно писателем Иваном Петровичем (Ваней). Юный князь Алеша Валковский и Наташа любят друг друга, а Ваня любит Наташу. Семьи влюбленных находятся в состоянии войны, а отец Алеши замышляет женить сына на богатой наследнице по имени Катя. Влюбленные живут вместе и планируют венчаться, но старому князю Валковскому удается разрушить их планы. В этом ему помогает глубокое понимание характера Алеши, в котором постоянно подчеркивается детскость.
«Две лучшие добродетели» детства, по мнению Толстого в «Детстве», – это «невинная веселость и беспредельная потребность в любви» (глава 15)[497]. Алеша в «Униженных и оскорбленных», по первому описанию рассказчика (с чужих слов), – молодой человек, «веселый и простодушный, с душою отверстою и способною к благороднейшим ощущениям, с сердцем любящим, правдивым и признательным»[498]. Встретив Алешу, Ваня, рассказчик, поражается его «самой простодушной, самой детской веселостью»[499]. Толстому дорога в детях их искренность. Повествователь в «Униженных и оскорбленных» подчеркивает откровенность, искренность Алеши: «Даже самый эгоизм был в нем как-то привлекателен, именно потому, может быть, что был откровенен, а не скрыт. В нем ничего не было скрытного»[500]. И сам Достоевский отмечает сходство Алеши и Николеньки Иртеньева, привлекает к нему внимание, заставляя Алешу цитировать «Детство» и предлагать Наташе перечитать вместе «Детство» и «Отрочество»[501].
Для Достоевского служил прообразом не только Николенька – его Алеша связан также и с человеком с «добрым сердцем», впервые описанным им в «Петербургской летописи», опубликованной в 1847 году в «Санкт-Петербургских ведомостях». Этот человек следует своим порывам, не беспокоясь о произведенном на других впечатлении. Он совершенно искренен[502]. В качестве примера подобного человека Достоевский приводит Юлиана Мастаковича, который в немолодые годы готовится жениться на семнадцатилетней девушке, но планирует сохранить также связь со своей сожительницей, вдовой, обратившейся к нему двумя годами раньше за помощью в судебном деле. Юлиан Мастакович – это также имя слегка комичного, но устрашающего героя преклонных лет в «Елке и свадьбе». В «Петербургской летописи» тип романтического злодея сменяет тип человека с естественно добрым, но неискушенным сердцем[503]. Как реалист, молодой Достоевский в 1840-е хотел дать психологическое объяснение злу, которое понимал как незрелый нарциссизм, соединенный с преувеличенными, экзальтированными страстями, но без активного естественного желания причинить боль другому. Опыт пребывания в сибирском остроге
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!