Приговор - Кага Отохико

— Да ладно вам, доктор. — Ота рассмеялся. — Странные вещи вы говорите. А как ещё можно придумать, если не самому?

— Ну, может, тебя научил кто. К примеру, тот же Какиути.

— Не надо так шутить! — Ота энергично затряс головой. — Какиути согласен со своим приговором. Он говорит, что заслужил смертную казнь, и совершенно спокойно ждёт, когда его убьют.

— Ну, тогда Кусумото. Он ведь из интеллигентов…

— Ну и шуточки у вас, одна другой хлеще! — Ота гневно уставился на Тикаки, всем своим видом выражая крайнее возмущение. — Стану я слушать, что болтает Кусумото! Да я его терпеть не могу!

— Ладно-ладно, успокойся. — Тикаки уселся на койку рядом с Отой. — Извини. А в чём основные пункты твоей жалобы? Я имею в виду, какие аргументы ты приводишь, утверждая, что смертная казнь — слишком жестокое наказание и потому не соответствует Конституции?

— Вы серьёзно спрашиваете? — Ота отодвинулся, подозрительно глядя на доктора.

— Серьёзно. — Тикаки подался вперёд.

— Ну, хорошо. Если вы серьёзно, то я тоже отвечу серьёзно. Понимаете, мы, смертники, боимся вовсе не того, что нас вздёрнут на виселицу. Конечно, если об этом задуматься, то боязно, но ведь умираешь-то мгновенно, каким бы манером тебя ни убивали — будь то виселица, будь то электрический стул или гильотина. Миг, и тебя нет. Так что виселица ничуть не хуже всего остального. Страшно другое — не знать, когда именно тебя убьют. Ведь как это бывает — сначала суд, одно заседание, другое, потом наконец выносят приговор — смертная казнь, но никто не знает, когда этот приговор будет приведён в исполнение, это решает лично министр юстиции и отдаёт соответствующий приказ. Вы только подумайте — никто, кроме министра, не знает, когда и каким образом тебя казнят! Вот что чудно! Приговорят тебя, скажем, к смертной казни и несколько лет не трогают, а потом в один прекрасный день этот министр юстиции, сидя в сортире и извергая из себя говно, вдруг вспоминает о тебе и решает — всё, пора, и тебя тут же убивают. Разве не странно — человека лишают жизни, убивают только потому, что другому человеку неожиданно взбрело это в голову? Все эти годы мы каждый день, — слышите? — каждый день, трясёмся от страха, не зная, когда нас убьют, и наши страдания во много раз, в тысячу, две тысячи раз превышают количество дней, здесь проведённых, а министру до всего этого и дела нет! Да с какой стати мы должны мучиться, пока министру в сортире не втемяшется, видите ли, в голову, что уже пора? Или, может, вам кажется, что так гуманнее — когда после приговора нас на неопределённо долгий срок оставляют в живых? А ведь это ожидание смерти и есть самое страшное, лучше уж сразу умереть. Неужели вы считаете, что это гуманно? А, доктор? Ведь осуждённые тоже люди, они тоже страдают. Многие давно смирились с мыслью, что их ждёт смертная казнь. Так почему бы не убить человека побыстрее? Разве мало одной казни? Зачем эти лишние муки? И что самое нелепое — ведь никакой закономерности здесь нет. Иногда приговор приводят в исполнение почти сразу. А иногда — вот как у Тамэ или Кусумото — человека оставляют жить и не трогают в течение долгих лет. Получается, что не все приговорённые равны, дискриминация какая-то получается. Разве это справедливо? А? Как вы думаете, доктор?

— Ты прав, — серьёзно сказал Тикаки. — С этим я согласен. В современном положении о смертной казни много несправедливого.

— Вот видите! Если бы эта несправедливость шла от Бога, мы бы терпели, потому что раз Бог так установил, значит, так тому и быть, но ведь эту несправедливость установили люди, так почему мы должны терпеть.

Тикаки подумал, что человек, перед ним сидящий, способен самостоятельно мыслить. Может, прав был начальник зоны Фудзии, считающий, что Ота просто «ловкий пройдоха и кого угодно обведёт вокруг пальца»?

— Давай лучше о другом поговорим, — сказал Тикаки, внимательно следя за зрачками Оты и стараясь не упускать ни малейшего его движения. — Ты вот говорил, что тебя обманул твой дядя Рёсаку Ота. А он утверждает, что это ты его обманул.

Скривившись, Ота закрыл глаза. У него был такой вид, будто на него неожиданно вылили ушат холодной воды. Но уже в следующую минуту он приподнял веки и искоса взглянул на Тикаки:

— А вы что, встречались с Рёсаку, доктор?

— Пока нет. Но собираюсь.

— У Рёсаку язык хорошо подвешен. Он и вас надует запросто. Но от кого вы слышали о Рёсаку?

— Может, от тебя?

— Ну, не мог же я говорить, что обманул его.

— Я видел ваши личные дела. У меня создалось впечатление, что вы оба сваливаете вину друг на друга.

— Неправда! — У Оты покраснели щёки. — Я не вру. Рёсаку нарочно повернул дело так, что меня посчитали зачинщиком.

— Да ладно тебе, — неопределённо сказал Тикаки. — Каждый выгораживает себя.

В палату вошёл Ямадзаки и сказал, что Тикаки просит к телефону доктор Танигути. Тикаки поднялся, чтобы уйти, и Ота крикнул ему в спину:

— Доктор, мы же ещё не договорили. Что вы собираетесь делать, когда увидитесь вы с этим треклятым Рёсаку? Выпустите меня отсюда! Хватит, осточертело! Здесь у меня ничего не выходит! Нет больше мочи терпеть!

Не обращая внимания на его вопли, Тикаки вышел из палаты, и Ямадзаки с грохотом захлопнул за ним дверь. Танигути сообщил, что никакой патологии в желудке Боку обнаружено не было, и добавил, что Тикаки вызывает к себе главный врач.

Все стены были закрыты стеллажами, на них впритык один к другому стояли научные журналы с золотыми надписями на тёмно-синих орешках. «Медицина в исправительных учреждениях», «Криминология», «Судебная медицина», «Уголовное право», «American Journal of Criminal Law»… Рядом размещались внушительные тома медицинских справочников. Здесь царила почти что университетская атмосфера, и только стол напоминал о том, что вы находитесь в государственном учреждении. Бумаги были распределены по ящикам с вырезанными на них надписями: «подсудимые», «осуждённые» — и придавлены сверху круглыми прессами, напоминающими наручники. Оконные стёкла, ежедневно доводимые до блеска санитарами, отличались идеальной прозрачностью, казалось, их вообще нет; за окном белел заваленный снегом двор. Большая сакура, окутанная искрящимся покрывалом, удачно расположенные больничные корпуса, похожие скорее на коттеджи, — трудно представить, что находишься в тюрьме.

— …Всё это мы сделаем. Клубом займёмся сами. Но вот о вызове дополнительного конвоя придётся побеспокоиться начальнику канцелярии. Нет, нет, у главного врача нет таких полномочий…

В силуэте разговаривающего по телефону главврача Титибу, несмотря на общую тяжеловесность, преобладали округлые линии. Выступающий животик, литые плечи, шарообразная голова. Волосы на темени редковаты, но благодаря коротко подстриженным вискам это почти незаметно, зато очертания черепа проступают вполне отчётливо. Воротник белого накрахмаленного халата стискивает бугристую шею. Когда он говорит, второй подбородок то вздувается, то опадает.