Севастопольская хроника - Петр Сажин

Мы присели на скамейке Приморского бульвара и пошли вспоминать Москву 1925 года… Это были поразительные годы! Улицы Москвы кишели народом, а поезда продолжали выбрасывать на перроны столичных вокзалов все новых и новых «искателей счастья».

Приезжие не без робости, шарахаясь трамваев, пересекали улицы, прилипчиво разглядывали вывески и афиши на круглых тумбах. Среди них были строители в лапоточках с обернутыми в порточное полотно пилами, здоровенные молодцы с плечами в косую сажень; горцы в бурках и мохнатых шапках; азиаты в чалмах; сибиряки в длинноухих шапках. Один Бог знал, по каким таким делам высаживались в столице эти «десанты». Но большинство из них – это нехитро было определить по горящим глазам – кинулись сюда из-за тридевяти земель с единственной целью: «грызть гранит науки». Среди них были будущие знаменитости – жрецы науки, сцены, литературы, мастера кисти и резца, инженеры, полководцы, партийные деятели и дипломаты.

Москва принимала всех, кто стремился доказать, что не лыком шит. Столица была после разрухи шумна и богата – двери храмов науки широко открывались перед рабоче-крестьянским людом: заходи, учись не ленись!

Провинциалы ориентировались отлично: будущие писатели устремлялись на Поварскую, в дом, описанный Львом Толстым в «Войне и мире» как дом Ростовых. Здесь размещался ВАХИ имени В. Брюсова – Высший Литературно-художественный институт; журналисты – на Малую Дмитровку в КИЖ – Коммунистический институт журналистики; художники и ваятели – на Мясницкую во ВХУТЕМАС… Был свой институт и для слесарей, токарей, строгальщиков на Петровке, и назывался он ЦИТ – Центральный институт труда. Им руководил поэт и инженер Александр Гастев.

Воспоминания наши были хаотичны. И немудрено: столько времени утекло! Мы шли по тем годам, как по стране чудес. Мы ведь тоже попали в столицу в двадцать пятом году, один – из Сибири, другой – из тамбовских степей… Пока не обжились, чувствовали себя как лишенный руля парусник в море. Часто озадачивались, не знали, куда раньше поспеть: в Третьем Доме Советов на Садово-Каретной – диспут между Анатолием Васильевичем Луначарским и подстриженным под полечку митрополитом-«новатором» Введенским; в Политехническом – вечер Маяковского; в МГУ – лекция профессора Соколова, слушать которого собирались студенты всех факультетов, литературоведы, писатели; у Вс. Мейерхольда – спектакль «Рычи, Китай!»; на афише Дома печати – Виктор Шкловский…

Объявления. Афиши. Диспуты. Литературные вечера. Концерты…

Везде интересно, а как успеть?

Не обошла наша память и походы в Охотный ряд. Туда, где теперь стоит гостиница «Москва». В те далекие годы тут шумел такой базар! Под открытым небом в несколько рядов товары – навалом. Чего тут только не было! Соленые грибы, метровые осетры, бочки квашеной капусты, моченых яблок, огурцов, свиные окорока, кабаньи туши, горячие щи в розлив, вареные кишки, требуха и набитые плававшей в жиру кашей сычуги, кипящие в масле пирожки, солнцеподобные блинцы, горы янтарного студня – словом, все – от листовой петрушки до живых баранов и нечищеной птицы!

Напротив этого торжища, на месте нынешнего Дома Совмина, распряженные кони, покрытые зипунами, старательно рылись в сене, а в чайных раздавались голоса удачливых купцов и из окон шел пар.

Вспомнились и громаднейшие книжные развалы на Моховой и у стен Китай-города, и наша Воздвиженка… Тесная комнатка редакции «Журнала крестьянской молодежи» – «ЖКМ», примыкавшая к кабинету редактора «Крестьянской газеты» С. Урицкого.

В этой комнатке двадцатых годов стояло несколько столов, один из них занимал Величко, а рядом с ним, неуютный, без письменного прибора, стол для литсотрудников. За него садились приносившие в редакцию стихи поэты, прозаики присаживались вычитывать гранки.

Здесь бывали Михаил Исаковский, Михаил Светлов, Александр Жаров, Александр Безыменский, Серафим Огурцов, Семен Оков, Георгий Хвастунов, Михаил Голодный, Август Явич, Георгий Шубин, Яков Шведов, Андрей Платонов.

Это было время, когда на полках библиотек появились «Чапаев» Дм. Фурманова, «Железный поток» А. Серафимовича, «Белая гвардия» М. Булгакова, «Города и годы» К. Федина, сатирические шедевры – рассказы М. Зощенко, книги стихов В. Маяковского, «Гренада» М. Светлова, «Конармия» И. Бабеля и первый том романа М. Шолохова «Тихий Дон»…

Чаще других к столу литсотрудников «ЖКМ» присаживался для вычитки гранок Михаил Шолохов – журнал первым из московских повременных изданий начал печатать его «Донские рассказы».

Широколобый, слегка скуластый, он был немногословен. Когда слушал, сосредоточенно смотрел в глаза собеседнику. Тогда он еще не носил усов, которые теперь завивают ему карандашами на своих рисунках Кукрыниксы.

Держался скромно, хотя уже выходил на дорогу широкой известности. Одевался по тем временам модно: на нем была кавказская рубаха, просторная, забранная в складки под серебряный, наборный поясок, неширокие галифе, заправленные в аккуратные, хромовые, с хорошо проработанным, накатным рантом сапоги.

Вспомнилось, как мы праздновали выход в свет первого тома «Тихого Дона».

В те годы между писателями отсутствовали ранговые отличия – все держались между собой просто, радовались успеху друг друга.

Праздник возник неожиданно, – утром Шолохов пошел в издательство «Московский рабочий», а после обеда вернулся с первым томом «Тихого Дона».

Отпраздновать выход книги было решено на квартире у Василия Кудашева. Он жил в сером, под гранит, доме в проезде Художественного театра, в двух шагах от МХАТа.

Рядом с подъездом, в котором жил Кудашев, – витрина магазина кавказских изделий. Пройти мимо, не заглянув в нее, невозможно было – к окну тянуло, как к горной пропасти: столько соблазнительных вещей лежало за толстым стеклом! Они сверкали, сияли, ну только что не говорили!

Кубки и рога, окованные золоченым либо черненым серебром; кинжалы с изузоренными серебром костяными рукоятками; газыри, кубанки из серебряного, шоколадного и черного каракуля; шитые золотой тесьмой башлыки из верблюжьей шерсти; широченные кавказские рубахи с высокими стоячими воротниками, унизанными мелкими пуговичками так густо, как Млечный Путь звездами…

По бокам витрины висели бешметы и бурки. Вот сюда мы и зашли. На деньги первого издательского гонорара Шолохов купил несколько наборного серебра поясов, кинжалы, бурку, башлык, мягкие и легкие, как воздух, козловые сапожки и рубаху. Затем мы зашли в «Продмаг». Тут нам навертели полную корзину вкусных вещей.

В обложке цвета морской волны первое издание первой книги «Тихого Дона» лежало в центре стола.

Над столом – табачный дым. После первых бокалов шампанского и тостов возникло желание попеременно костюмироваться купленными кавказскими вещами.

…Заснули мы в ту ночь позднее обычного, и новая бурка, на которой мы улеглись, славно пахла шерстью и горами и казалась мягче перины. Хотя под нею, кроме паркета, ничего не было. Мы уснули сном, каким спят дети и охотники. Шолохов спал, оберегаемый огромным успехом, а я, еще не тронутой бедами молодостью…