Руигат. Рождение - Роман Злотников

Интенель некоторое время молчала, ожидая, что же он станет делать дальше, но мастер просто сидел и смотрел на нее, а на его губах играла легкая улыбка. Глаза же… глаза были необычными. Никогда еще она не видела у Ликоэля такого выражения глаз. В них было… о боги бездны, в них было нечто совершенно невероятное – боль, мудрость, любовь, холод и жар, сила и умение уступить, но не ранее и не более того, как он сам решит. А главное – в них было нечто, чему Интенель никак не могла подобрать определения и с чем никогда не сталкивалась. А называлось это – воля…

Спустя несколько минут Интенель едва заметно вздрогнула и поспешно отвела взгляд. О боги бездны, с ней такое впервые! Никогда еще в ее жизни не случалось такого, чтобы ее заворожили глаза мужчины. И вот ведь в чем ужас – похоже, ей это где-то там, глубоко внутри, понравилось!.. Нет, нет, никогда! Она – королева! И только она будет повелевать и устанавливать границы дозволенного! Поэтому Интенель подняла стакан с сэлли и, будто рассматривая его на просвет, заслонилась им от этого нового взгляда мастера.

– А… что это у тебя за странная вещь на голове? – скорее чтобы просто отвлечься, задать нейтральную тему для разговора, чем потому, что это ее действительно интересовало, спросила Интенель, когда продолжать заслоняться стаканом стало уже как-то глупо.

– Это руигат, – мягко ответил Ликоэль, поняв, что вопрос относится не к берету, а к кокарде.

– Руигат? – удивленно переспросила Интенель. Она никогда не слышала этого слова.

– Да, ископаемый хищник. Полконноэля мышц, жесткого меха и чудовищных клыков, усеявших челюсти с усилием сжатия до одиннадцати конноэлей. Любую кость перегрызает одним небрежным движением челюстей. Вершина пищевой пирамиды шестнадцатитысячелетней давности.

Интенель изумленно выслушала этот монолог, и ее передернуло.

– Ужас! Зачем ты мне это рассказал? У меня аж руки похолодели.

Мастер улыбнулся:

– Не волнуйся, этот ужас давно вымер. Не сам. Просто столкнулся с куда более страшным хищником.

– Не понимаю, кто может быть еще страшнее, – поежилась Интенель.

Улыбка Ликоэля стала немного грустной, а в его глазах появилось странное выражение. Наверное, самым верным определением его было бы словосочетание «горечь знания», но девушка даже не могла себе представить подобного словосочетания. А затем мастер тихо произнес:

– Человек…

И тут Интенель почувствовала, что ее охватило какое-то незнакомое чувство. Очень странное, она еще никогда его не испытывала. Ни разу в жизни. Но тут оно просто захватило ее… А она не привыкла ограничивать себя в проявлении эмоций и потому всегда и во всем была совершенно естественна (возможно, именно в этом, а не в безупречной фигуре, великолепных волосах и прекрасном лице и была основная доля ее невероятной привлекательности). Поэтому она поставила стакан на пол, рядом с креслом, рывком вскочила на ноги, стремительно подошла к Ликоэлю и… обхватив его голову руками, прижала ее к своей груди и прошептала:

– Бедный мой, что же с тобой произошло?..

Ликоэль замер, на несколько секунд окаменел в ее объятиях, а потом… Потом она поняла, что такое оказаться во власти урагана.

Мастер, обняв ее за плечи, начал подниматься из кресла. И спустя всего мгновение Интенель поняла, что ее ноги оторвались от пола. Она испуганно вскрикнула, но мастер будто и не услышал этот крик. Она попыталась оттолкнуть его, но ничего не получилось – Ликоэль держал крепко. Она гневно воскликнула:

– Немедленно отпусти меня!

Но этот захвативший ее смерч ни на секунду не прекратил своего движения. Интенель почувствовала, как ее развернуло в воздухе и плавно опустило на ковеоль, мягким ковром покрывавший пол в зале. Вслед за этим послышался треск раздираемой одежды, и от этого, столь необычного и даже запретного, как все, что хотя бы отдаленно напоминает насилие, действия, ее обдало жаром. И сразу после этого его губы почти нестерпимо обожгли ее где-то между лопатками. Она выгнулась, даже и не поняв зачем – то ли чтобы отстраниться, как требовал, заходясь визгом где-то на задворках сознания, ее перепуганный разум, то ли, как страстно желало ее естество, чтобы вывернуться из разорванный одежды и подставить этому одновременно ужасавшему и притягивавшему ее жару и другие, уже полыхавшие места своего трепещущего тела. Потому что глубинным инстинктом распаленной самки даже не догадывалась, а точно знала, что только так, жаром к жару, можно хоть немного остудить это пламя. А затем мастер… зарычал! И Интенель, чувствуя, что поднимающаяся в ней огненная волна смывает последние остатки рассудка, со сладкой истомой простонала:

– Руигат…

Потом Ликоэль долго лежал, боясь пошевелиться – после того как тело Интенель свело могучей судорогой, а из ее горла вырвался утробный, хриплый полукрик-полустон, продолжавшийся, казалось, целую вечность, она обмякла и замерла, обхватив его руками и ногами, прижавшись щекой к его ставшей за последний год куда более мускулистой груди. Он не хотел потревожить ее забытье. Потому что он уже почти успел забыть, как это немыслимо, невообразимо, нереально, когда она рядом…

Наконец Интенель пошевелилась и, подняв голову, уставилась на него каким-то новым, незнакомым ему взглядом. В нем было… Нет, боги бездны, этого просто не могло быть!.. В нем было нечто, что ему очень хотелось бы назвать, если и не любовью, то… какой-то странной привязанностью… Никогда! Никогда еще эта женщина не смотрела на него так. Как удовлетворенная самка – да; как полновластная хозяйка – да; как хозяйка раздраженная, недовольная или гневная – да, да, да. Но вот так…

– Кто ты? – тихо спросила Интенель.

И мастер понял, о чем она его спрашивает. Понял, потому что и сам знал, что он уже давно не тот, прошлый Ликоэль. Что тот чувственный, вдохновенный, слегка капризный телок ушел навсегда, а на его месте всего лишь за один год выросло нечто совершенно иное, и не столько даже страшное, хотя куда уж без этого-то, а намного более стойкое, прочное и сильное. Поэтому он мягко улыбнулся, осторожно притянул девушку к себе и властно, как будто он имел на ту, что лежала сейчас в его объятиях, некие неоспоримые права, поцеловал. А затем ответил:

– Руигат…

– Ты слышал? Через два дня Пламенная представляет Киоле шестой вариант постановки Избранных, – произнесла Ители, входя в комнату и падая на подушки, в живописном беспорядке разбросанные по полу.

Ямамото оторвался от стационарного домашнего «окна», за которым проводил большую часть времени, когда бывал дома, и повернулся к ней:

– Вот как? Надо слетать посмотреть.

Конечно, голоэкраны дают достаточно сильный эффект присутствия, но постановки, подобные тем, что готовили Избранные под руководством Пламенной, изначально были рассчитаны на то, что их станут смотреть не на голоэкранах, а в зале. Они воздействовали не на два органа чувств – зрение и слух, и даже не на три, а на все четыре или даже пять, поскольку утверждалось, что многие воздушные потоки, как и практически все цветные дымы, задействованные в представлении, имеют не только цвет и запах, но еще и обладают вкусом, и способны влиять на тактильные ощущения.