Господи, сделай так... - Наум Ним

В несчастное для всех воскресенье начальник так увлекся своими ценными распоряжениями, что не уследил за временем и уже было развернулся поспешить на любовную встречу, но буквально остолбенел, услышав, как за спиной вся его трудовая армия куда-то ломанулась, сминая всё и вся со своего пути. Он обернулся и увидел, что большая часть туземцев исчезает за оградой жилой зоны, а оставшийся грязный людской ком втискивался в двери клуба. Подрагивающий яростью полковник вошел следом в переполненный клубный зал.

Сбоку от сцены светился и гремел музыкой телевизор. Там гнулась и пласталась его единственная любовь, а ее скопом имели все набившиеся вокруг мрази в пару сотен своих затуманенных похотью глаз… Полкан взревел. Он не мог простить такого надругательства ни той московской профуре, ни — тем более — всем этим насильникам-убийцам-грабителям, которых необходимо для их же блага немедленно искоренять каленым железом со здорового тела страны, прочно вставшей на путь перестройки и ускорения социалистической демократии.

Все телевизоры из бараков забрали, и в следующее воскресенье зэки лишились своей единственной яркой радости, а может, и больше — своих надежд на возможный праздник в каком-нибудь завтрашнем дне… В понедельник туземцы забастовали и не вышли из “жилки” на “промку”. Заплутавший в любви и ревности хозяин совсем озверел таким поворотом и вызвал спецназ.

Серега снисходительно улыбался, наблюдая повальную аэробную эпидемию своих солагерников, но при таком раскладе было уже не до смеха. Ранее все необходимые дела по зоне ему удавалось неспешно сладить с режимником, но сейчас надо было действовать быстро, и Серега решился перетереть с хозяином. Режимник провел его в кабинет начальника лагеря и остался там же, что-то нашептывая на ухо полковнику. Тот брезгливо кривил мордой. Даже отсюда было слышно устрашающее тукание дубинками в щиты, которым развлекались спецназовцы, выстроившись перед входом в жилую зону.

— Значится, эт тебя недобитое ворье поставило смотреть за зоной? — Хозяин тыкал пальцем в Серегу. — Па-ачему не смотришь? Па-ачему допустил беспорядки? Па-ачему срываешь производственный план? Па-ачему расселся тут, как… как…

— Ну че ты закакакал? — разжал губы Серега. — Меня поставили смотреть не только за зоной, но и за тобой, а ты в беспредел граешься?

— Во-о-он! — заревел хозяин, вскакивая на ноги. — На киче у меня сгниешь!..

— Смотри, дуролом, — горем откликнется, — бросил Серега, вставая и поворачиваясь к выходу. Выхода не было. Вернее, он был за одной из шести совершенно одинаковых дверей, плотно подогнанных к сплошной до потолка стене дубовых панелей, но за какой именно — Серега не мог сориентироваться.

Он дернул среднюю. На ровных полках громоздились залежи зоновских поделок. Серега, чертыхнувшись, захлопнул ее и распахнул другую. В специальном стояке тускло поблескивала коллекция охотничьих ружей. Серега схватил ружье и крутанулся, направляя его туда, где поверх огромного стола нависало жирное пузо хозяина, но пуза не было. Хозяин с режимником неправдоподобно прытко оказались под столом и сейчас, опомнившись, выбирались оттуда, мешая друг другу и кряхая вперебив матюкам.

— Оно ж, ёпствою, не заряжено, — облегченно похохатывал хозяин, радостно отходя от смертного перепуга.

Серега переломил пустые стволы.

— За губу себе подбери свои ёпсы, пока сам на них не нарвался, — процедил Серега, отбрасывая ружье.

Через несколько лет на подмосковной даче друзей меня познакомили с хозяином колонии для малолеток, которого перевели откуда-то из-под Тюмени поближе под крылышко благоволившего к нему начальства. Веселый полковник раблезианских форм, пристрастий и темперамента восхищался “Архипелагом”, закусками и собеседниками, делившими с ним роскошное застолье.

— Мы же ничего не знали, — сокрушался полкан. — Ничегошеньки… Я всю жизнь отпахал, свято веря, что мне присылают на перевоспитание форменных извергов, но и с ними я всегда старался — по-человечески. И перевоспитывал — куда денешься? Любого человека можно исправить — дайте срок…

Я даже поперхнулся от удачной фразы и с одобрением глянул на полкана, но он — не шутил и собственного смачного афоризма не заметил.

— А сейчас как? — попытался я разузнать о сегодняшней службе полковника. — С малолетками как? Может, и там полно невиновных?

— Это не наше дело, — отмахнулся полкан. — Мы — служба исполнения, вот и исполняем. — Полковник назидательно нацелил в меня ополовиненный шампур. — Но им там — чистый рай. Честное слово, это не лагерь, о которых вы все читали, а зона отдыха. Многие и освобождаться не хотят. Да оно и правильно — где им еще будет так хорошо? И кормежка, и крыша над головой, и телевизор тебе, и культурный отдых… А что они знали до того? Босота…

Он отвернулся от меня к хозяйке, продолжая накручивать прерванный мной самохвал о своих достижениях, о золотых руках мастеровитых зэков, которым он всячески потрафлял, рекламируя и продвигая их уникальные изделия.

— Они бы по моему приказу и блоху подковали, — смеялся полковник, — только, увы, блох не было, потому что у меня всегда на первом месте — санитария и гигиена…

— А теперь, — захлопал в ладоши хозяин застолья, отвлекая гостей от зашкаливающего возлияния, благодаря которому все постепенно становились неразличимы, как последние капли водки в опорожненной бутылке…

— Правильно — танцы, — одобрил полкан, вытискивая себя по частям из-за стола.

Но гостям предлагались не танцы, а конкурс в меткой стрельбе из воздушки. Полковник пренебрежительно покрутил махонькую в его руках винтовку и отдал обратно.

— Разве ж это оружие? Баловство одно… Вот у меня была коллекция ружей…

Я смотрел на него и дивился — неужто тот самый, о котором рассказывал Серега? Полкан был красочен и самобытен — как с картинки. А вся эта ситуация была тоже — как с картины Эшера, где гениальный рисовальщик изобразил неразрывное переплетение из белых ангелов и черных рогатых чертей. Посмотришь с одной фокусировкой — белые ангелы на черном фоне, посмотришь с другой — черные черти на белом фоне. И вот я разглядываю реального человека так же, как ту картинку Мориса Эшера: посмотрю одним взглядом — симпатичный добряк, посмотрю другим — законченный душегубец. Может, и все в жизни зависит от нас — от нашего взгляда? Вот же — нормальный человек, но он вполне мог ранее вместе с другими столь же нормальными стрелять по подвалам, а потом они шли домой, целовали детей… С ними всегда надо быть настороже — они как будто сами вживили себе какую-то кнопку для управления извне. Вот он сидит — вроде человек… жизнелюб… а вдруг кнопку сейчас включат — и понеслось… Впрочем, и безо всякой кнопки более всего способны испохабить нашу жизнь именно клинические жизнелюбы.

Серега даже не пытался каким-то иным взглядом увидеть хозяина. Для него тот был последнее мудло — и ничего больше…

Прямо из хозяйского кабинета Серегу укатали в ШИЗО, а следом и в ПКТ, где довели голодом до звонкой прозрачности, но в этом вираже он, по крайней мере, уберегся от костоломных дубинок спецназа. Чуть позже у хозяина вчистую сгорел его роскошный дом с гаражом, машиной, и хорошо еще, что не с домочадцами. Потом в бараки вернули телевизоры, и жизнь зоны постепенно вернулась в привычное русло за одним исключением — воскресная аэробика больше не собирала у экранов своих еще недавно преданных туземных поклонников. Один только хозяин остался по-своему верен ее очарованию и частенько заставлял свою машинистку (а по совместительству — супругу режимника) раздеваться до предпоследней возможности и в грубых шерстяных носках прыгать перед ним под бодрую музычку. Однако это так же мало походило на соблазнительную аэробику, как и нынешнее разнобойное топочение Тимкиных курсисток на клубной сцене разворованной московской фабрики.