Танки генерала Брусилова - Анатолий Матвиенко

Сдержав гнев, готовый перехлестнуться через край, каперанг вернулся к барже, помнившей расцвет правления предыдущего Императора, закурил и задумался. Можно засыпать министерство и Севастопольское адмиралтейство рапортами, снова беспокоить великого князя, обмолвившегося о переделке парохода или даже старого крейсера в авианесущее судно. Нужно ли? Взлет и спуск колесных аэропланов на корабли толком не освоен, а в России даже не опробован. Как ни безумно жаль стремительно уходящего времени, до лета следующего года придется доказать благоразумность данного проекта или убедиться в его порочности.

Загасив папиросу, офицер вернулся в заводоуправление и добился пересмотра договора. Все усложняющие детали – долой. Нужно сделать только ремонт корпуса, приспособы для размещения в трюме бочек с бензином, маслом и запасных частей. Поверх бортов укрепляется дощатый настил длиной двести футов и шириной двадцать пять футов. В носовой трети подъем – пусть самолет отрывается от палубы под углом восемь-девять градусов. Колчак отказался от постановки крана для извлечения гидропланов из воды, элеватора для трюмных грузов, зато добился вписания в контракт разорительных штрафов при опоздании с заданием. Пообещав регулярные визиты, он поехал в летную школу.

Детище великого князя Александра Михайловича как раз переехало с неудобной площадки в самом городе на север, за речку Кача. Наряду с упражнениями на колесных бипланах Сикорского севастопольские пилоты начали тренировки на летающих лодках Кертиса.

Приняв рекомендательное письмо великого князя, равное приказу выполнить порученное ценой жизни, Константин Арцеулов, прославленный покоритель штопора и инструктор школы, задал Колчаку единственный вопрос:

– Александр Васильевич! Перед тем как строить авиаматку и отбирать добровольцев к спуску на нее, вы сами хоть раз летали над морем?

– К стыду своему признаюсь – нет. Раз только на «Илье Муромце» пассажиром поднимался, над Гатчиной.

– Не то, совсем не то. Не побрезгуете попробовать? Только быстро, зимний день короток.

На летном поле инструктор проверил меховую амуницию пассажира, повторил строгий наказ ничего не трогать в кабине.

– Вы рассматриваете палубу идущего парохода как идеальную двигающуюся плоскость. Так вот, мало того, что судно качается. Дым из трубы, ветряные завихрения вокруг мачт и труб изрядно влияют на полет. Знаю-знаю, Его Императорское Высочество писал о буксируемой барже. Но это – опытовое судно, верно? Для морской авиации требуется самоходная матка. Я зайду с кормы на пароход, а вы глядите и представляйте себя в роли пилота, которому нужно попасть на его палубу и удержаться. Иначе – смерть. Поехали-с!

Когда натужно тарахтящий биплан отвалил версты три за запад от побережья, каперанг, не причислявший себя к любителям праздновать труса, ощутил легкий нервический озноб. Берег остался за спиной, перед носом через прозрачный круг пропеллера до горизонта виднеется суровое зимнее море в пенистых волнах, в которых мелькали отдельные льдины. Как ни благонадежен мотор завода Фрезе, при отказе самолет непременно свалится в воду. И – о’ревуар.

Колчак оглянулся. Лицо Арцеулова за прозрачным козырьком, в маске и очках ничего не выражает. Что делает этот странный человек? Скорей всего – просто пугает новичка.

Набрав полверсты высоты, С-10 накренил крыло влево и заложил вираж в сторону Севастополя. Там инструктор выбрал крупный пароход, взявший курс на Босфор, облетел его по кругу, потом зашел назад и прицелился ему в корму, словно стараясь притереть машину на коротенький квартердек перед палубной надстройкой.

Не известно, что подумали матросы с греческого сухогруза, увидавшие русский аэроплан, норовивший таранить их судно. Колчак попробовал вообразить себя в военной машине, под брюхом которой висит торпеда калибром четырнадцать дюймов.

Гул мотора превратился в стрекотание – Арцеулов сбросил газ. Очевидно, что скорость аэроплана не намного выше таковой у судна, набравшего не менее двадцати узлов. И все равно, грек кажется черточкой на море, хоть и втрое длиннее оставленной в Николаеве баржи.

В сотне саженей от кормы Александр Васильевич мысленно бросил торпеду. Если заходить с задней проекции, цель мала. А ежели чуть сбоку – промахнуться сложно. Только в эту минуту по аэроплану будут стрелять пулеметы и винтовки, какие только найдутся на борту.

Свободный пятак на корме промелькнул за секунду, когда самолет подбросило вверх и швырнуло в сторону. Колчак судорожно схватился руками за стенки кабины, ощутив, с каким трудом пилот поймал управляемость, или, как говорят летчики – рулевание. Арцеулов задержал машину над самыми верхушками волн и как ни в чем не бывало отправился на второй заход. На этот раз взял чуть правее, пронзив черное облако из дымовой трубы. Самолет снова подбросило и уронило, но иначе. Каперанг понял, что хотел ему показать инструктор – восходящие потоки от машинного тепла и вихри от труб и мачт непредсказуемы.

Когда «Сикорский» зарулил, наконец, к стоянке на Качинском летном поле, Александр Васильевич взмок так, будто не пассажиром летал, а крутил винт наперегонки с мотором.

– Добро пожаловать в морскую авиацию, ваше высокоблагородие! – Арцеулов поднял очки на лоб. – Понравилось?

– Изумительно! Но больше пока не хочется. У вас чего-нибудь крепкого не найдется? Нервишки успокоить.

Общий зал, где столовались инструкторы и немногочисленные курсанты, служащие школы именовали «кубрик». Колчаку Качинское заведение казалось странной смесью морского, армейского и цивильного. Обучаются в первую голову пилоты для императорской армии, все они корнеты или поручики. Многие летают над морем на гидросамолетах, стало быть – морская авиация. А большинство инструкторов цивильные до мозга костей, тот же Арцеулов. Школа плоть от плоти своего эксцентричного основателя – Александра Михайловича.

– Говорите, баржа только к весне поспеет, – протянул симпатичный жгучий грек, летчик-инструктор Дмитрий Георгиевич Андреади. – Выходит, нужно подобрать четыре-пять добровольцев, чтоб за зиму учились взлетать и спускаться на таком пятаке.

– Взлететь – дело нехитрое, – отметил Арцеулов. – Эсминец или крейсер потянет баржу узлах на двадцати против ветра, на разбег и половины той длины хватит. Вопрос в спуске.

– Ваше здоровье, господа! – Коньяк приятно согрел горло, застуженное в полете. Нанизав на вилку грибочек, каперанг озвучил пришедшие после полета мысли. – Полагаю, на носу нужно нечто вроде рыбацкой сети. Если палубы малость не хватит, аэроплан о нее остановится, пусть с повреждениями. И пилоту не придется купаться. А касательно воздушных потоков от труб, самоходная матка мне представляется чем-то подобной на черноморские поповки – дымовые трубы разнести в стороны относительно диаметральной плоскости на островных наростах в миделе.

– На какую ширину? Простите нас, сухопутных, но поповки в Крыму до сих пор – символ нелепицы. Размах верхнего крыла у одномоторных машин – до сорока пяти футов. Чтобы они не ломали планы о трубы, дайте зазор с каждой стороны еще футов по десять.