1919 - Игорь Николаев

* * *

«Британия борется с немцами, австрийцами и выпивкой. И, насколько я могу видеть, самым большим из этих противников является выпивка».[99]

Это были его собственные слова, сказанные относительно недавно, и премьер произносил их абсолютно искренне. Ллойд Джордж заслуженно считался истинным трезвенником, позволяя себе алкоголь в исключительных случаях. Премьер боролся с пьянством, как Самсон с филистимлянами, утверждая, что оно наносит британским военным усилиям куда больший вред, чем все германские подлодки, вместе взятые. И все же, здесь и сейчас британскому диктатору смертельно хотелось виски. Не благородного, аристократического напитка соответствующей выдержки, а дешевого пойла, граничащего с самогоном, — чтобы ударил по голове как кувалдой, подарив хотя бы немного забытья, отрешения от бремени ответственности.

На столе перед ним лежала сверхсрочная телеграмма от Хейга, короткая, как строки приговора, рядом неподвижной статуей высился референт с блокнотом и карандашом наизготовку, готовый поймать любую высказанную мысль премьера и без промедления передать ее дальше по инстанциям, облекая слова плотью текста и приказа. Но диктатор молчал, намертво сцепив пальцы над одиноким белым листком телеграммы, лишь усы слегка топорщились в такт затрудненному дыханию.

Два события произошли почти одновременно. Сначала на стол легла телеграмма от командующего Дугласа Хейга. И буквально через несколько минут зазвонил телефон — в тишине кабинета перезвон телефонного аппарата прозвучал громогласно, как корабельная рында.

Вызывал континент.

Несмотря на то что континент и остров не первый год объединены вполне устойчивой телефонной связью, Ллойд Джордж все равно никак не мог привыкнуть к тому, насколько легко можно сообщаться с Европой, в том числе и с фронтом. Поэтому, когда сквозь шорох мембраны пробился знакомый, чуть одышливый голос, премьер в первое мгновение не поверил своим ушам. Качество связи оказалось далеко от идеального, но понять Уинстона Черчилля было легко, почти каждое слово слышалось, будто произнесенное в соседней комнате.

— Говорите, — отрывисто приказал премьер.

— Наступление пробуксовывает, темп замедлился. — Наблюдатель так же не стал тратить время впустую, излагая мысль кратко и строго по существу. — Огромные потери в танках и авиации, расход снарядов тяжелой артиллерии в полтора раза выше расчетного.

— Знаю, только что прочитал сводку и планы. Хейг намерен взять паузу и перегруппироваться, чтобы возобновить наступление новыми силами.

— Нельзя! Ни в коем случае нельзя! — взорвался Черчилль, и Ллойд Джордж изумился: выдержка была одной из главных добродетелей председателя «танкового комитета». Такой взрыв эмоций свидетельствовал о крайнем возбуждении собеседника, граничащем с паникой. Удивленный премьер ограничился лишь одним словом:

— Продолжайте.

— Нельзя! — повторил Черчилль. — Это не ошибка, это катастрофа!

— Хейг знает свое дело.

— Да, но он безвылазно сидит в штабе, а я в боевых порядках с первого часа операции. Джордж, нельзя останавливаться, только не сейчас, только не в эту минуту!

Премьеру казалось, что его уже ничто не может удивить, но это простое «Джордж», вырвавшееся у собеседника, поразило его до глубины души.

— Поясните.

— Наш натиск ослабел, но и немцы на последнем издыхании. Если теперь мы возьмем паузу, немцы опять получат драгоценную передышку и тоже перегруппируются, создав новый фронт. Мы продвинемся еще на несколько миль, на том все и завершится. Сейчас надо давить до конца, пока их дух поколеблен, нужно демонстрировать, что союзный каток нельзя остановить, нельзя превозмочь. Любая остановка покажет, что наши силы ограничены и близки к исчерпанию. Нельзя останавливаться! Только не сейчас!

В слуховой трубке шуршало и потрескивало, премьеру казалось, что на фоне Черчилля он слышит другие голоса, далекие-далекие. То ли в разговор вмешивались отголоски иных переговоров, перенесенные загадочной силой электрических сигналов, то ли возбужденное воображение играло с хозяином злую шутку.

— Уинстон, — тяжело произнес он наконец. — Вы предлагаете мне блефовать, поставив на карту судьбу империи.

— Да! Но ведь именно для этого вы и послали меня сюда — быть глазами и ушами, следить за событиями и сообщать обо всем достойном внимания.

— Хейг знает свое дело… — повторил премьер.

— Хейг — военный, он думает только о войне и только на пару ходов вперед, а сейчас нужно смотреть на ситуацию в целом, со всех сторон. Началось измерение не столько железа, сколько воли, нашей и вражеской. Измерение воли, понимаете! Победит не тот, кто красиво сманеврирует дивизиями и танками, а тот, кто покажет свою готовность идти и крушить до конца. До самого конца!

Ллойд Джордж молчал, и в этом молчании Черчилль слышал сомнение, скепсис, просто отказ.

— Господин премьер… Я прав, я действительно прав. Поверьте мне!

— Так же, как вы верили в свою «правоту» при Дарданеллах? — осведомился премьер. Выпад был намеренно жесток, даже сокрушителен, трубка издала странный звук, словно патефонная игла проехала по пластинке.

— Я прав, — повторил после секундной паузы Черчилль с прежней, железной убежденностью. — И я ставлю на это свою честь… И жизнь, если на то пошло.

— Ваша честь на одной чаше, судьба империи — на другой. Неравноценный баланс, — заметил диктатор.

— Я даю слово чести, что покончу с собой, если окажусь неправ, — истово говорил Черчилль. — Моя жизнь действительно стоит немного в сравнении с королевством, но это единственное, что я сейчас могу поставить в залог. Джордж, если мы остановимся, то уже никогда не добьем их. Разобьем, быть может, вынудим к капитуляции. Но не добьем до конца. Нам нужна не просто победа, нам нужен сокрушительный разгром.

— Я… обдумаю ваши слова, — сказал премьер.

Скрипнул кронштейн, отъезжая к стене вместе с аппаратом. Референт все так же стоял неподвижным изваянием у края стола. Смертельно хотелось выпить.

Пауза. Перегруппировка сил и возобновление наступления… Но с передышкой для немцев, которые используют каждый час промедления союзников, будьте уверены. Или блеф невероятных масштабов, продолжение наступления до победного конца… Который вполне может смениться сокрушительным фиаско после исчерпания всех сил.

«Господи, ты столько лет стоял за нашими спинами, ты хранил Британию и направлял мою руку во благо империи, — взмолился Ллойд Джордж. — Сейчас ты нужен мне как никогда. Дай мне знак, ну хоть какой-нибудь…»

Но Бог молчал. Каким бы ни было решение, британскому диктатору следовало сделать его самому, только самому. И принять все последствия. Бывает тяжело принять ответственность даже за свою собственную жизнь. Но как измерить бремя ответственности за будущее страны и всего мира?..