Личный счет. Миссия длиною в век - Андрей Ерпылев

«Эсеры. Социалисты-революционеры, если полностью… Мерзавцы, похлеще большевиков. Большевики хоть были явными и прямыми врагами, без уверток. За что мы их уважали. Ненавидели, уничтожали при первой возможности, но уважали. А эсеры… Вот вы даже не знаете о них, а ведь в мое время были и левые эсеры, которые выступали в союзе с большевиками, и правые, которые воевали в Добровольческой армии…»

«Социалисты-революционеры воевали за белогвардейцев? Вы шутите?»

«Увы, Саша, увы… Знаю, знаю, что вам с детства вбивали в головы ваши Михалковы и Маршаки, что, мол, белогвардейцы спали и видели, как бы вернуть царя на трон, поля – помещикам, а фабрики и заводы – капиталистам. Ну, насчет последних правильно, вообще-то, говорили… Но вот государя восстановить на престоле мечтали далеко не все, лишь единицы…»

«И вы, конечно, в их числе».

«Не вижу повода для сарказма, Саша. Да, я монархист до мозга костей и считаю, что монархия – естественное состояние России. Она была велика всегда, когда во главе ее стоял мудрый государь, и обращалась в руины, когда его сменяла клика проходимцев и авантюристов».

«Ну, а сейчас? Ведь вы же весьма уважаете президента, Павел Владимирович, – разве не так?»

«Уважаю. И не стыжусь этого. Наш… ваш президент – весьма достойный человек. И, кстати, чем, по-вашему, нынешняя российская власть так уж сильно отличается от монархии? Президенту даны поистине монаршие полномочия – Николай Второй, к вашему сведению, хотя и числился самодержцем всероссийским, таких не имел».

«Да ну? Вы опять шутите?»

«Почитайте исторические книги, Саша, – в голосе ротмистра слышалась усталость. – Последний император был связан по рукам и ногам. Хотя бы навязанной ему Государственной думой, из которой он так и не сумел сделать послушный инструмент, – президенту это удалось, хотя и принято данный факт ставить ему в вину. Великокняжеским окружением… Да-да, сонм сановных родственников висел у него на плечах неподъемным грузом. И всех надо было обласкать, поддержать в каком-либо деле или споре, помочь их бесчисленным протеже. Помните бессмертное «Ну как не порадеть родному человечку»? Или у вас в гимназиях… пардон, школах этого не учили?»

«Что-то такое припоминаю…»

«И все они были людьми препустейшими, бессмысленными, сделавшими для крушения российской монархии едва ли не больше большевиков, эсеров и анархистов вместе взятых. Знаете, сколько членов дома Романовых – прямых представителей династии – было в семнадцатом году? Не поверите – шестьдесят пять человек. Причем далеко не только братья и сестры Николая Александровича, его дядья и тети. Великими князьями были все потомки сыновей его прадеда – Николая Павловича. От них, кроме правящей ветви – Александровичей, пошли еще Константиновичи, Николаевичи, Михайловичи, а от тех еще и еще… Слава Всевышнему, отец последнего императора Александр Александрович принял решение ограничить круг великих князей внуками правящего императора. Но и этого хватало за глаза. И ладно бы хоть все были достойны своих высоких титулов. Знаете, кого я считаю наиболее достойным из всего этого великокняжеского… сброда, простите за выражение?»

«Михаил Александрович?» – решил блеснуть познаниями Саша.

«Брат государя? Да вы что? Шашни с женой подчиненного, морганатический брак… Нет, я не ханжа, но член императорской фамилии, наследник императора… Да, он был цесаревичем до рождения Алексея и мог им стать в случае его безвременной кончины. Государь запретил ему возвращаться в Россию и дозволил сие лишь с началом Великой войны… Я знал его по гвардии. Он командовал эскадроном лейб-гвардии Кирасирского Её Величества полка, когда я служил в кавалергардах. Вздорный и пустой человек. Хотя некоторые полагали его добряком».

«Тогда кто же?»

«Георгия Михайловича, внука Николая Первого. В должности Августейшего управляющего Русского музея императора Александра III в Петербурге он служил безвозмездно в течение двадцати двух лет. До самого переворота. Был выдающимся нумизматом и составил самый полный каталог монет Российской империи. Мы были лично знакомы – я тоже, знаете ли, когда-то отдал дань этому увлечению… Мы встречались с ним и на фронте, до его отъезда с миссией в Японию, и после, в январе семнадцатого. Когда я… в общем, он был еще жив, когда меня не стало. Только здесь я узнал, что большевики расстреляли его в начале девятнадцатого. Парадокс: составитель многотомного «Корпуса русских монет», которым пользуются и сейчас во всем мире, был убит шайкой озверевших от крови мятежников за то, что где-то в Германии немцы прикончили тамошних инсургентов Карла Либкнехта и Розу Люксембург…»

Ротмистр помолчал.

«Знаете, – сказал он после долгой паузы. – Сейчас позднее время – не прогуляться ли нам в нашу с вами «кладовую памяти»? Я хочу вам кое-что показать».

«Хм-м. Почему бы и нет. По приглашению – это, знаете ли, совсем иное, чем по принуждению».

Очутившись на своем чердаке, Александр испытал даже некоторую ностальгию: ему казалось, что его воспоминания подернулись пылью от того, что он давно их не касался. Иллюзия, конечно. Тем более что новые «фигуры памяти» давно уже потеснили те, старые, любовно им рассортированные когда-то.

Ланской поманил его за собой в свои «апартаменты».

– И что вы хотите мне показать? Еще одно ответвление в чью-то память?

– Нет, на этот раз – только свою. Если не боитесь оказаться на время в моем теле, конечно.

– Ну… А как это сделать?

– Проще простого. Берете с полки любую книгу, – граф коснулся рисованными пальцами тисненных золотом кожаных переплетов. – Открываете, и…

– Попробую… – с сомнением произнес мужчина, снимая с полки увесистый – иллюзия реальной книги была полная – том.

Тускло-золотые буквы на обложке отлично читались, но никак не желали складываться во что-то осмысленное, как это часто бывает во сне.

«А уж не сон ли это? – обожгла мысль. – Проверим…»

Он наугад открыл книгу…

* * *

Ясный зимний день клонится к вечеру, неподвижный лес по обе стороны дороги залит розоватым светом предзакатного солнца, усланная хрустким снежком дорога бежит под колеса запряженного парой лошадей экипажа. Впереди обтянутая синим сукном необъятная спина возницы.

«Кучер», – тут же всплывает в памяти определение.

– Поспешай любезный, – слышит Саша голос. – Опаздываем.

Это говорит он сам, но голос чужой, смутно знакомый… Да это же ротмистр!

Он что – в воспоминании Ланского?

Зеркала под рукой нет, да и не может он управлять телом, которое мертво уже сто лет. Он лишь сторонний наблюдатель и вынужден озирать зимний пейзаж по сторонам неширокой дороги да широкую спину кучера…

Рука в белой кожаной перчатке (та самая пресловутая «лайка»!) выудила из кармана круглый предмет и небрежным нажатием на кнопку с щелчком открыла серебряную крышечку, украшенную чеканным гербом – два вставших на дыбы льва поддерживают щит, покрытый сложным рисунком. Карманные часы. Не иначе – тот самый «брегет». Белый циферблат с черными римскими цифрами, вычурная часовая стрелка приближается к цифре «V», минутная – на девятке. Шестнадцать сорок пять.