Ненастье - Алексей Иванов

Служили, стараясь ни о чём не думать. Шкурничали, иначе капец. Завидовали хлеборезам — хавают от пуза; завидовали заправщикам — сливают горючку и продают в дуканы, богачи… Письма из дома — святое: их читали в уединении, окружив себя удобствами, какие только были достижимы. Не верилось, что есть Союз: электричество у всех, деревья растут, машины по ночам не гасят фары, можно ездить и ходить везде — не заминировано…

Война оказывалась желанной: бойцы ждали боевых выходов. Конечно, они быстро поняли, что с Афганом их обманули: война ненастоящая. Значит, нужно думать не о победе, а о себе. Для себя и стремились в рейды, потому что в рейде было легче, нежели на базе, в тылу. В гарнизоне всё обрыдло, а тут — впечатления. И питание куда лучше. Консервированная каша с мясом — без хлорки. Сгущёнка. Немец объединялся с Кощеем: у «черпака» в котелке грели кашу, а у «дедушки» заваривали чай (чтобы Кощею не мыть посудину).

Немцу ещё не приходилось терять машину или сталкиваться с «духами». Да, попадали под обстрел. По команде «занять оборону!» выкатывались из кабин и залегали «под мосты». Стреляли. Басмачи отрабатывали боезапас и отступали. Колонны шли дальше. На обочинах торчали обелиски из крупных осколков авиабомб: кого‑то «духи» здесь поджарили. Но к чужой боли парни оставались равнодушны — радость, что сам живой, была сильнее сострадания. И бухали после рейдов посильнее, чем сейчас, в глыбах. Просто ужирались…

На фоне белого Гиндукуша Герман увидел тёмную фигуру человека. Это возвращался Серёга Лихолетов. И Герман вдруг почувствовал неимоверное облегчение. Всё понятно. Он солдат. У него есть командир. Они защищают крепость. И ему из этого порядка вещей не вырваться, не уйти, не убежать.

* * *

Рамиль Шамсутдинов считал, что сидеть в глыбовом развале, ожидая возвращения советской колонны, нет никакого резона. Неизвестно, когда ещё «шурави» предпримут вторую попытку пройти через Хиндж. Продержится ли группа Лихолетова столько суток? Возможно, что заставу на седловине Ат‑Гирхон будут снабжать с вертушек или вообще снимут. Короче, здесь, в скалах на Хиндаре, они зашкерились лишь потому, что Лихолетов тупо хочет добить халявную канистру со спиртом. А объективной причины нет.

Шамс ненавидел алкашей. Он и в Афган попал из‑за отца‑алкоголика.

В школе Рамиль учился почти на отлично, шёл на медаль, но чуть‑чуть не дотянул. Поступать он собирался в педагогический институт на факультет иностранных языков, в английскую группу. Привлекала Шамса, конечно, не педагогика. В индустриальном городе ценились переводчики: они встречали на предприятиях иностранные делегации или уезжали за рубеж работать в торгпредства. Знание английского обеспечило бы Рамилю жизнь в достатке.

Поступить на иностранные языки считалось нереально. Чуть ли не все места занимали дочки городских и областных начальников. Но Шамс нашёл лазейку: председатель приёмной комиссии согласился зачислить мальчика из простой семьи за взятку в двести рублей. Огромная для Рамиля сумма.

Рамиль всю зиму подрабатывал дворником и скопил эти деньги. Однако пожадничал и решил сначала попробовать поступить на общих основаниях — он же знал английский на пять. Вдруг получится сэкономить? Но на экзамене председатель комиссии завалил Шамса: не хитри, а делай, как договорились. Рамиль отправился за деньгами, однако было поздно. Пока он выкруживал с экзаменами, отец не выдержал искушения и пустил его капитал на пропой.

Отец работал в стройуправлении бетонщиком, бухал, а семью тянула мать, повариха в заводской столовой. Сберкнижки у неё никогда не было, а быстро где‑то занять деньги она не сумела, и у Шамса рухнули все планы. Поступить в другой вуз он не успевал, потому что на экзаменах потерял время; заплатить военкому, чтобы отмазаться от призыва, ему было нечем. Отец пропил судьбу сына. Рамиль ушёл в армию.

И скоро он опять жестоко пролетел. После учебки перед ними, салагами, выступил офицер. Он объяснил, как всем вместе им будет хорошо служить, если они поедут в Афганистан, ведь у них сформировался здоровый крепкий коллектив. Помогите Родине, ребята. Пацаны согласились, и Шамс тоже. Он просто постеснялся при всех отказаться от Афгана. Будут презирать.

В Афгане Шамс озлобился. По‑татарски терпеливый, он служил, словно стиснув зубы, и настраивал себя: больше нельзя терять свою выгоду, больше нельзя выкраивать у самого себя, колебаться, идти у кого‑то на поводу. Если получится некрасиво — ну и пусть, зато его не обделят. Эгоизм стал ответом Шамса на несправедливость судьбы. Боязнь новых напастей превратилась в подозрительность. Шамсу казалось, что он всё про всех понимает.

Здесь, на Хиндаре, Шамс был уверен, что Серёга удерживает всех в этих скалах из своего личного интереса. Он врёт, что всем (и Шамсу тоже) лучше сидеть в развале, как тогда, в учебке, офицер врал, что всем (и Шамсу тоже) лучше служить в Афгане. Но второй раз на такую байду Шамс не купится. Сейчас хорошо не Шамсу, а только Лихолетову: он бухает. Но Шамс не хотел, чтобы Лихолетов пробухал его жизнь, как отец пробухал его будущее.

Серёга и Немец пили спирт у речки, на дальней стороне развала: пили ночь, пили день, и ещё ночь и день. Шамс и Дуська дежурили, наблюдая за долиной. Шамс почувствовал себя главным. Пьяный Лихолетов таскался к Шамсу и Дуське посмотреть, как обстановка. Он отупел, и такого командира Шамс уже не боялся. Шамс начал думать о том, что надо отсюда уходить.

«Бородатых» в долине Хинджа стало гораздо меньше, наверное, человек пятнадцать. Они что‑то делали с БМП — оттуда долетал звон металлических ударов. Может быть, «духи» пытались починить подбитые бронемашины, а может быть, сбивали и свинчивали вооружение. Мост басмачи не охраняли: заминировали погибший танк, и всё. А мины тихонько снял Лихолетов.

На третью ночь Шамс решил, что ближе к рассвету он уйдёт.

— Меня тоже возьми, я тут больше не выдержу, — взахлёб упрашивал Шамса Дуська. — Такое напряжение… Я спать не могу трое суток…

Дуська, Ваня Дедусенко, как‑то быстро опустился, исхудал, опаршивел. Он был готов шакалить хоть для кого, лишь бы избавиться от страха. Шамс послал Дуську за Лихолетовым: надо поговорить. Серёга приполз с Немцем. Оба они только что проснулись, были хмурые, очумевшие с похмелья.

— Мы с Ванькой уходим, — объявил Серёге Шамс.

Он держался с Лихолетовым как равный с равным.

— Чё‑то кто‑то волюшкой залупотребляет? — хищно скривился Серёга.

— Серый, я нормально тебе говорю, — нервно ответил Шамс. — Мы могли уйти, пока вы там валялись, ужравшись. А я предупреждаю, скажи спасибо.

Они сидели в той расщелине, которая была похожа на траншею. Отсюда открывался вид на лунную долину, на хребет Гиндукуш — «убийцу индусов».

— Вы не дойдёте, — предупредил Серёга. — В кишлаке вас повяжут и в Пакистан продадут. А по горам в обход вы троп не знаете.

— А хера тут сидеть? — разъярился Шамс. — Ни жратвы, ни патронов, когда наши придут — неизвестно! А до базы — тридцать километров!